class="p1">― Это совсем не значит, что я предпочитаю мужчин. ― Он замолчал, словно злился на самого себя, что заставило меня еще сильнее прикусить язык. ― Похоже, я вновь ляпнул не то.

Вина, гнев, любое проявление неловкости, которые я ранее ощущала, находясь рядом с ним, испарились, позволяя мне быть собой и признать неумолимо нарастающее тепло в моей груди от происходящего. Неподдельный жгучий интерес. Непохожий ни на что, что я испытывала ранее.

Это, казалось, разительно отличало его от любого мужчины, с которым мне ранее доводилось общаться.

Или мне только казалось.

― Выпьешь со мной, ― выпалила я неожиданно даже для самой себя. Меня нельзя было назвать особым любителем выпить.

Он бросил взгляд на мою руку, и я отдернула ее, испытывая отвращение к собственному предложению и тому факту, что я сделала его, продолжая носить кольцо от другого мужчины.

― И когда же? ― спросил Томас, когда я повернулась к водительской дверце своего автомобиля.

Я слегка замешкалась и сглотнула, встретив его пристальный взгляд поверх крыши.

― Ну, думаю, когда тебе будет удобно? Я все лето в свободном полете. ― Дабы подчеркнуть свою радость по этому поводу, я взметнула руки вверх, ударив себя сумкой по ноге при этом, что заставило меня вздрогнуть. ― Вот дерьмо. ― Томас ухмыльнулся. ― Можем попить чаю или кофе? Я не имела в виду алкоголь, когда предлагала выпить. ― Боже мой, щеки, должно быть, стали одного цвета с моими красными балетками. ― В общем, как бы там ни было, чуть ниже по моей улице есть милая кофейня Берни.

Белоснежная улыбка пригвоздила меня к месту, и глаза Томаса сверкнули, когда он кивнул и отворил дверцу своего автомобиля.

― Мне пора. Лу на занятиях по фортепиано в нескольких кварталах отсюда. ― Он исчез в темноте салона. ― Завтра в десять, милая Голубка.

Девять пятнадцать.

Пространство комнаты переливалось серебром в лучах раннего солнца, когда я сидела на своем диване. Все еще в пижаме и даже без намека на макияж, так как меня все еще терзали сомнения.

Время должно было залечить раны. Я верила в это, и то, как я оправилась после потери мамы, служило тому доказательством. Поначалу я тосковала по ней каждый день, а сейчас лишь скучала по отдельным светлым моментам, связанными с ней, и грустила о том, что мы могли бы еще пережить вместе.

Все стирается. Воспоминания блекнут. Боль в сердце утихает. Но хотя время и помогает справляться, даруя новые поводы для улыбок, оно не залечивает наши раны полностью.

Неужели мы обречены на то, чтобы вечно носить в сердце мучительную память о тех, кто покинул нас или причинил нам боль?

Не сходя с места, на котором я сидела с пяти утра после того, как проснулась в холодном поту, я смотрела на свое кольцо, ощущая уже привычную тяжесть на своем пальце, и это подталкивало меня лишь к одному выводу.

Только от меня зависит, насколько я позволю этой боли терзать меня.

Я не должна была позволить тому, что происходит у меня с Томасом, выбивать меня из колеи. Мне нельзя было допустить, чтобы мои тревоги по поводу того, что я слишком спешу, изводили меня.

Я попросту должна была сделать все возможное, чтобы все шло своим чередом.

Поднявшись, на онемевших ногах поплелась в свою спальню, где открыла свою шкатулку с драгоценностями, которая была со мной с детства. Потрепанные временем улыбающиеся феи поддразнивали и успокаивали меня одновременно, когда я сняла с пальца кольцо, отправив его внутрь.

Ничего не изменилось. Внутри меня ничего не оборвалось. Дыхание осталось ровным. Единственным изменением было то, что руке стало заметнее легче.

Захлопнув крышку шкатулки, я направилась в душ, где скинула с себя липкую от пота майку и трусики и еще раз дала волю своим слезам.

Девять сорок пять.

Преодолев пространство квартиры, я сняла белое хлопковое платье в подсолнухах с вешалки, где он сушилось всю ночь, и натянула его через голову. Я несколько раз оценила свой внешний вид в зеркале и постановила, что не имеет смысла особо заморачиваться с макияжем.

Томас видел меня измазанной краской и клеем, вымотанной после целого дня работы с детьми. Тем не менее, у меня еще было время, чтобы хотя бы наполовину высушить свои мокрые волосы, побрызгать цветочными духами за ушами и на запястья и запрыгнуть в свои розовые босоножки.

Легкий ветерок, гуляющий по городским улицам, высушил мои волосы, а также капельки пота, выступившие на моей коже от достаточно быстрой ходьбы.

Он уже был на месте. Одетый в черные джинсы и в такое же темное поло, он разместился за столиком в тени, беспрестанно посматривая на карманные часы.

― Если я не ошибаюсь, мне не доводилось видеть тебя без костюма.

Я выдвинула стул, металлические ножки которого заскрежетали по полу.

Быстрый взгляд на меня выражал замешательство с примесью любопытства и привычной серьезности.

Когда его выражение вновь стало бесстрастным, он слегка подался вперед, чтобы убрать часы в карман джинсов.

― Редкий случай, когда я позволяю себе надеть что-то еще, ты права. ― Одним движением пальца он подтолкнул меню по металлической поверхности в сторону меня. ― Я уже заказал тебе чай, но, возможно, ты захочешь что-то перекусить?

― А ты уже знаешь, какой чай я предпочитаю?

Выражение его лица оставалось непоколебимым, но его тяжелый взгляд сосредоточился на моих губах.

― Я позволил себе рискнуть и попробовать угадать.

Официантка поставила наш чай на стол, и к моему великому удивлению, он не промахнулся. Эрл Грей с двумя порциями сахара. Я взяла пакетики с сахаром, встряхнула и разорвала их, чтобы высыпать в чай, пытаясь переосмыслить свое отношение к тому, что ему известны столь личные подробности обо мне.

― Благодарю, ― выдавила я, помешивая чай.

Он лишь кивнул в ответ, а затем сделал глоток из своей чашки. Никакого сахара. Просто черный чай.

― Я решил, что ты не слишком склонна к авантюрам, поэтому выбирал из более привычного, и… ― Поймав мою улыбку, он вздохнул. ― И, пожалуй, мне стоит замолчать.

― Прошу тебя, не стоит, ― сказала я, поднося белую чашку к губам и делая глоток. ― Я пригласила тебя сюда не для того, чтобы вести монологи. А какой ты именно врач?

― Тот, что имеет дело с зубами. ― Я улыбнулась поверх края своей чашки с чаем. ―