– О разрешении участвовать в соревнованиях.

– Ну, это лучше, чем забеременеть или попасть в каталажку.

– Конечно. Но ты узнала о похождениях Евы уже после того, как приняла решение. Или я что-то неверно понял.

– Нет, ты понял все правильно, – шепчу я.

Харриет почти полностью закрыла мне своим брюхом лицо, и приходится снова отбрасывать ее назад к стене. Однако через пару секунд она возвращается на прежнее место.

– Знаешь, я устала от бесконечной борьбы, да и позиция, что я занимала все это время, оказалась очень шаткой. Кроме того, Ева совершенно точно знает, чем хочет заниматься, а это в конечном итоге гораздо важнее моего желания распорядиться ее жизнью.

– А каковы твои планы в отношении Евы?

Я задумываюсь над вопросом Дэна и в поисках подходящего ответа пробегаю пальцами по его груди.

– Хочу, чтобы Ева была счастлива и добилась успеха и чтобы не возненавидела меня.

– И в какой области ты желаешь ей успеха?

– Ну, не знаю, может, в медицине или юриспруденции.

– Чтобы стала адвокатом, как отец?

– Нет, – скептически усмехаюсь я, – только не патентное право и не уголовное. Ладно, оставим в покое юриспруденцию. Пусть занимается медициной, палеонтологией, астрономией.

– А почему не астрологией?

Я шутливо пинаю Дэна ногой.

– Хочу, чтобы она добилась успеха и не сломала себе шею.

– Прости, но я думал, что астрология…

– Дэн, прекрати!

Дэн в очередной раз отбрасывает Харриет и крепко обнимает меня.

– Знаю, как тяжко тебе пришлось, и, что бы там ни было, считаю, ты поступаешь правильно.

Я кладу голову ему на грудь, не в силах сопротивляться.

– Хочется верить, что так, Дэн. Ох, как хочется.

Я звоню Натали, и она любезно приглашает Еву на пробное занятие. Правда, по голосу Натали чувствую, что она несколько удивлена. Вряд ли кто-нибудь до нас так долго раздумывал и заставлял ее ждать три недели.

Сообщаю радостную новость Еве, и она в полном восторге бросается мне на шею. Уже во второй раз за два дня!

Дочь со счастливым видом шлепается на сиденье рядом со мной. Ее радость понятна, ведь у Евы были все шансы попасть в исправительное учреждение для несовершеннолетних, а не на просмотр в знаменитой конноспортивной школе Натали Дженкинс. От волнения Ева даже забыла взять плеер и наушники, которыми обычно пользуется, когда приходится коротать время в моей компании.

– Так что именно она сказала? – допрашивает Ева, глядя на меня сияющими от счастья глазами.

– Я уже сто раз говорила, – отшучиваюсь я.

– А мне хочется услышать еще разок! Ну же, мама!

– Натали сказала, что видела тебя на соревнованиях в Кентербери, и ей понравилось, как ты прошла с Малахитом заключительный этап.

Я умолкаю и с улыбкой наблюдаю за дочерью.

– Потому что… – подсказывает Ева.

– Потому что он явно не понимал, чего от него хотят, но тебе все равно удалось с честью выйти из сложного положения и завершить соревнование.

Бросаю украдкой взгляд на дочь. Она ждет продолжения, уставившись в лобовое стекло. Ева сгорает от нетерпения, и видно, как ее ногти впиваются в обшивку сиденья. Потом она начинает притопывать и уже открывает рот, чтобы задать очередной вопрос, но я не даю.

– И что не вызывает сомнений твой огромный потенциал. Вернее, врожденный талант. Да, именно так Натали и сказала. И добавила, что хочет посмотреть, как ты справишься с другой лошадью. С хорошей лошадью.

Ева с мечтательной улыбкой откидывается на сиденье.

– И это все? – не отстает она.

– А разве мало? – смеюсь я в ответ.

Ева снова выпрямляется и подается вперед.

– Значит, она не хочет, чтобы я выступала на Малахите, да?

– Разумеется.

– И ты не позволишь мне взять Восторга?

– Ни в коем случае.

– Получается, я буду ездить на одной из ее лошадей, верно?

– Полагаю, что так. Именно об этом мы с ней и намерены сегодня поговорить.

Снова бросаю быстрый взгляд в сторону дочери: ведь надо еще и следить за дорогой, если не хочу скатиться в кювет. А Ева уносится в мечтах все дальше. Ее глаза светятся от счастья.

– И я буду жить при школе?

– Если Натали возьмет тебя в ученицы.

– Непременно возьмет, – с жаром заверяет Ева, и ее самоуверенность отзывается болью в сердце.

Она шлепается на сиденье. Я не смотрю на дочь, но чувствую неуемную энергию и радость ожидания, которые она излучает. И меня начинают одолевать угрызения совести. Ведь если бы я сразу ответила на звонок Натали Дженкинс, возможно, в жизни Евы не было бы ни Эрика, ни марихуаны, которую она раскуривала в лесу за школой, ни презерватива в рюкзаке и всего остального, что сопутствует этому кусочку латекса.

Но даже сейчас, когда не осталось и тени сомнения в единственно правильном в нашей ситуации решении, я стараюсь не думать о минуте, когда придется оставить Еву с вещами на ферме у Натали.

Стараюсь запрятать грустные мысли в самый дальний уголок сознания и мчусь на старушке «Камри», фактически лишенной подвески, в сторону Колумбии, наслаждаясь моментом близости с дочерью.

* * *

Ферма Уайлдвуд окружена кирпичным забором, и когда мы подъезжаем к высоким чугунным воротам, я открываю окно со своей стороны. Черный ящик, вмонтированный в стойку ворот, издает потрескивающие звуки, вероятно, адресованные мне.

– Простите? – недоумеваю я.

Из ящика доносится громкое шипение, но слов не разобрать.

– Еще раз простите, но я ничего не понимаю. Меня зовут Аннемари Циммер, мы приехали с дочерью, Евой Олдрич. Натали назначила встречу на половину пятого.

Ящик снова шипит, ворота медленно открываются, и я заезжаю внутрь.

Уайлдвуд скорее похож на крупное предприятие, а не на обычную ферму. Два огромных новеньких здания, где разместились конюшни и просторный крытый манеж. В отличие от фермы Мутти, обшивка здесь сделана из кедра, а не винила. Стены выкрашены в красный цвет со свинцово-серым бордюром. Вероятно, художник-оформитель хотел добиться сочетания с малиновыми стенами конюшен, отделанными серебром. В обеих конюшнях множество окон.

Снаружи находятся площадки для тренировок. Все денники разделены между собой перегородками, и во многих находятся лошади. Каждая занимает отдельный денник – такова участь лошадей, которых готовят специально для соревнований. Каких пород здесь только нет: чистокровные, голландские, немецкие, теплокровные, ольденбургские, ганноверские, а одна похожа на голштинскую. Правда, я сужу только по росту, голове и шее, так как туловище и ноги закрыты красными попонами. Но то, что открыто взору, производит неизгладимое впечатление: сияющие мускулистые шеи, благородная посадка головы и задумчивое выражение, присущее всем божьим созданиям, осознающим свою ценность в этом мире.