— А как же клятва Гиппократа, Константин Леонидович? — справедливости ради включаю завуча.

Оборачивается.

— К сожалению, Ульяна Сергеевна, — сквозь зубы. — Всех вылечить невозможно. Разумовский отличный специалист. Вашу подругу возьмут без очереди.

Мою подругу?! Меня аж подбрасывает. Я ему должна быть благодарна, и я, естественно, рада, что он посмотрел мою маму, но это какие-то двойные стандарты.

Открываю рот, чтобы сказать что-то ещё, но меня опережает Майка.

— Костя! — Продолжает придерживать руку, по щекам текут слёзы. — Семь лет назад, после того как мы были близки в кабинете моего отца, я забеременела. У нас с тобой общий ребёнок. Мальчик. Ему уже семь лет.

Ткаченко медленно поворачивается. Всё вокруг как будто затихает, по крайней мере, медсестры у регистратуры точно перестают разговаривать. И даже дышать… Все смотрят на доктора Зло.

Глава 18

Впервые доктор так сильно сосредотачивается на Майке. Раньше он как будто пролистывал её, особо не замечая, а сейчас смотрит прямо, в упор. Но испуга в глазах нет.

— У тебя, Майя, с цифрами какой-то непорядок. И мальчику семь лет, и в кабинете мы закрывались семь лет назад. Или ты у нас мышка? Если ты из отряда грызунов, то вопросов у меня нет. Беременность у мышей длится примерно двадцать дней. Мышиный век короток, а успеть нужно многое. Так что тебе точно нельзя расслабляться. Слышал, что самки мышей достигают фертильности уже через шесть недель после рождения.

Раздаётся дружный хохот. Это смеётся стайка молодых медсестер.

Господи, какой позор. Мы с мамой переглядываемся. Подруга у меня, безусловно, идиотка и место для роковых признаний нашла самое что ни на есть дебильное, но во мне включается женская солидарность. Если она не умеет постоять за себя, то кто, как не заведующий учебной частью и заместитель директора по этому самому вопросу, должен спасать свою подчинённую?

Смотрю на него исподлобья. Тоже мне остряк в белом халате.

— Вы же неглупый человек, Константин Леонидович, и прекрасно понимаете, что девушка просто оговорилась и округлила. Некрасиво так спрыгивать. Кабинет был. Мальчик есть. Чем чёрт не шутит? Вдруг ребёнок и вправду ваш?

Смотрю на него в упор. Не дышу. Ткаченко та ещё скотина, но сердце само по себе начинает искриться. Как же я хочу, чтобы он рассмеялся и сказал, что они с Майкой семечки грызли на подоконнике в папином кабинете, а не трахались на кожаном диване.

Скажи, скажи, скажи, что ничего не было… Не знаю, на фиг мне это. Я его, возможно, в последний раз в жизни вижу, но мне это необходимо.

— Без теста ДНК я даже обсуждать это не буду.

Твою мать! Значит, всё-таки было у них. И Костик, скорей всего, его сын. Не врёт Майка, хоть и чокнулась от любви. Прискорбно это слышать. Отворачиваюсь. Почему-то смотрю на Наталью Викторовну, сидящую в кресле. Мы с мамой переглядываемся, она, как и я, разочарованно поджимает губы.

— Пошли к Разумовскому. — Хватаюсь двумя пальцами за подругу. — Надо тебя спасать, вдруг перелом.

В этот раз Майка слушается, она будто потухла, расклеившись окончательно.

Плачет, но двигается. Не знаю, чего она от него ждала, но сейчас явно в состоянии шока и делает, что скажу.

— На кандидатскую ума хватило, а резинку натянуть не догадался, — комментирую сложившуюся ситуацию.

— Я уже говорил, что, кажется, в тот день был пьян.

— Гордиться алкоголизмом тоже, знаете ли, такое себе, доктор Ткаченко. Потому что, если анализировать ситуацию дальше, получается, что вы были бухим у начальника в кабинете.

Мама остаётся ждать нас, сидя в своем кресле. Майка, хныча то ли от физической, то ли от сердечной боли, послушно плетётся за мной. Я командую. Наш травматолог всея Руси в округе Санта-Барбара зачем-то ненавязчиво оправдывается:

— Насколько я помню, это был День медицинского работника. И моя смена давно закончилась.

Как будто ему очень важно доказать мне, что он не идиот. Поздно доказывать, я уже и так это знаю.

— Да мне неинтересно, Константин Леонидович. Хоть в операционной закидывайтесь. Мне-то какое дело? — продолжаю беседу, не оборачиваясь.

— А вы у нас, Ульяна Сергеевна, святая? — летит мне в спину.

— Ну в кабинете директора портки никогда не теряла.

— Правильная, суровая и непробиваемая женщина. И что только Шурик в вас нашёл?

Ничего не отвечаю и всё равно не оборачиваюсь. Веду потерянную и совершенно несчастную подругу к врачу.

— Садись сюда. — Опускаю дрожащую Майку на пластиковое сиденье. — Скажите, пожалуйста, кто к доктору Разумовскому крайний?

Отвечает старушка, сообщаю, что мы будем за ней. Кажется, Константина Леонидовича очень раздражает, когда кто-то не хочет у него лечиться. Надо умолять себя принять, тогда он на коне и прям павлин с редким танцем в брачный период. Но мы посмели обойтись без него.

Ткаченко зачем-то подходит и становится прямо перед нами. Несчастная Майка дрожит. Обнимаю её гипсом.

Чтобы я когда-нибудь в кого-нибудь влюбилась… Ну его на фиг! Лучше отксерокопировать двадцать методических пособий на