После секундной паузы он продолжил:

— Весь ее вид не позволит Килдоннону забыть о том, как повела себя его дочь и какой позор она навлекла на меня.

Продолжая вслушиваться в его слова, Тара едва ли не автоматически двигалась вперед.

Мистер Фолкерк собирался уже возразить герцогу, как вдруг заметил ее в дверях комнаты. В глазах, казавшихся огромными на худеньком личике Тары, застыло потерянное выражение, и он решил отложить на время этот их спор. Он молча поклонился герцогу и вышел из комнаты. Поравнявшись с Тарой, мистер Фолкерк на мгновение взглянул на нее, и ей тут же стало ясно, что он сердит на герцога, однако не в его силах было изменить принятое его господином решение.

— Надеюсь, за тобой хорошо ухаживали.

Голос герцога звучал сухо и холодно. Таре, которая и так нервничала, потребовалось несколько секунд, чтобы ответить.

— Д-да… благодарю вас… ваша светлость.

— Думаю, ты устала после такой долгой дороги. Но завтра, когда отдохнешь, сможешь осмотреть замок и окрестности. Наверняка тебе здесь понравится.

— Да… ваша светлость.

Герцог ронял фразы так отстраненно, будто она была его случайной знакомой. Мысли его витали где-то далеко-далеко. В момент, когда дворецкий возвестил о том, что ужин подан, на лице герцога промелькнуло выражение явного облегчения.

Тара заметила, что он успел сменить одежду, которая была на нем во время встречи с Килдоннонами.

Теперь на нем была куртка черного бархата, украшенная серебряными пуговицами, а горло обхватывало кружевное жабо.

Тара подумала, что новый спорран его на бедре, эта шотландская сумка из кожи, отделан еще более изящно, чем тот, какой она видела на нем ранее. Одет герцог был живописно, роскошно, но в этом не было ничего театрального.

Как только было объявлено о том, что ужин подан, герцог вновь предложил Таре руку, и на этот раз она уже знала, как себя вести.

Он провел ее через широкую площадку с каменной балюстрадой в комнату, расположенную напротив покоев вождя. Как Тара и предполагала, это оказалась столовая зала.

Это было просторное помещение с высоченными потолками. Узкие окошки его, как позднее она узнала, выходили на парадный подъезд к замку.

На мгновение Тару ослепил блеск золотых и серебряных кубков, расставленных по всему столу. Между ними стояли огромные канделябры, в каждом из которых горело по шесть свечей.

Во главе стола стояло кресло герцога. Тара уселась по правую руку от него. Она с ужасом взирала на столовый прибор: ложки, вилки и ножи возле тарелки — боже, сколько их! — даже наставления мистера Фолкерка не подготовили ее к такому многообразию.

Все время, пока им подносили блюда, герцог беседовал исключительно с дворецким.

— Этот лосось выловлен сегодня?

— Да, ваша светлость.

— Кто его принес?

— Росс, ваша светлость.

— Он ловил сетью или острогой?

— Насколько я знаю, острогой, ваша светлость.

— Я же сказал ему, чтобы он забыл про острогу, когда ловит такую маленькую рыбу!

— Я напомню ему, ваша светлость.

— Я сам поговорю с ним завтра. Скажите мистеру Фолкирку, я хочу видеть Росса завтра утром.

— Хорошо, ваша светлость.

Одно блюдо сменяло другое, и ужину, казалось, не будет конца.

Герцог выглядел мрачным, хмурился, да и ел очень мало. Ну а Таре кусок не лез в горло — она была так испугана, что с трудом заставляла себя глотать.

Ближе к концу путешествия мистер Фолкерк уговорил ее съедать столько, сколько она в жизни не ела. Но сейчас ей удавалось проглотить лишь крохотную часть порции, лежавшей у нее на тарелке, хотя она чувствовала угрызения совести из-за того, что столько ценной пищи пропадает впустую.

Когда ей предложили вино, она решительно отказалась. Затем наступил черед десерта. Увидев на столе огромные персики и гроздья черного винограда, Тара с облегчением подумала, что ужин наконец подходит к концу.

Внезапно откуда-то издалека до нее донеслись звуки музыки, высокие и пронзительные. Они становились все громче и громче, и Тара догадалась, что это и есть волынка.

Затаив дыхание, она наблюдала, как в комнату входит мужчина в тартане Мак-Крейгов. С плеч у него свисал клетчатый плед, а шапочка была лихо заломлена набок. Мужчина зашагал к столу, наигрывая мелодию. Но что странно — мелодия эта казалась Таре очень знакомой — как будто она уже слышала ее в своих снах.

Остановившись возле кресла герцога, мужчина перестал играть.

— Что бы вы хотели услышать сегодня, ваша светлость? — спросил он.

Из-за шотландского акцента Тара с трудом понимала его речь. Герцог отдал ему распоряжение на неизвестном ей языке — должно быть, гэльском.

Волынщик вновь заиграл, и комнату наполнила чудесная мелодия. Музыка текла свободным потоком, вызывая в сознании слушающих картины вересковых пустошей, холмов, озер и ручьев, сливаясь с ними и воспевая красоту всей этой дикой, прекрасной страны.

Наконец звуки стихли, и несколько секунд ничто не нарушало воцарившуюся тишину.

Дворецкий поставил рядом с герцогом маленький серебряный бокал, и тот вручил его волынщику.

Музыкант с благодарностью принял его.

— Сланче, — произнес он, одним глотком осушив бокал.

Поклонившись, он вышел из комнаты, и только тут, впервые за все время, герцог взглянул на Тару.

— Надеюсь, тебе понравилась волынка?

— Это было чудесно! — искренне, от души ответила Тара. — Мне всегда казалось, что так она и должна звучать!

— И как же это?

— Чтобы хотелось смеяться и плакать. Кажется, будто это не музыка, а голоса шотландцев, которые звучат из их сердец.

Герцог смотрел на нее с удивлением:

— Ты действительно это почувствовала?

— Жаль, что я не могу выразиться яснее, — тихо промолвила Тара. — Мистер Фолкерк говорил мне, как много значит волынка для клана. Теперь я понимаю, как люди могут бросаться в битву, забывая о страхе смерти.

Голос ее прозвучал очень мягко. Тара думала о битве при Каллодене. Как жаль, что англичане победили шотландцев!

— Но как ты можешь говорить — вернее, думать — подобным образом?

Вопрос герцога заставил ее притихнуть. А вдруг он сочтет ее слишком эмоциональной или, что еще хуже, напыщенной, если она возьмет на себя столько смелости, чтобы рассуждать подобным образом?..

И вот теперь, раздеваясь в просторной спальне, Тара вспомнила звуки волынки. Ей хотелось их слушать и слушать…

«Должно быть, это и правда моя родина», — подумала она с тайной надеждой.