– С какой параболой?

– Это кинематографическая парабола из фильма, она не универсальна, однако Норман часто пользовался ею и заразил меня. Да мне к тому же не столько лет, чтобы помнить фильмы 50-х годов. В том фильме одно и то же событие рассказывают разные люди, каждый – со своей точки зрения, а зрителю приходится или выбирать одну из предложенных версий, или на основе всех создавать самому какой-то один вариант. Так было и со мной, когда я начала заниматься Галиндесом. Люди, с которыми я встречалась в Стране Басков по рекомендации директора издательства «Сантолайя», говорили мне не о настоящем Галиндесе, а о мифическом персонаже, и упорно молчали о реальном человеке. Люди, знавшие Галиндеса в Нью-Йорке, делятся либо на страстных его почитателей, либо на яростных противников, иногда на умеренных противников, как Аяла и Уселай, которые удивляются, узнав, что Галиндес не был таким выдумщиком, как они полагали. Но для того чтобы они могли признать это, Галиндесу понадобилось умереть.

– Возможно, его смерть – тоже легенда.

– Он действительно исчез, его действительно пытали, и действительно убили, вполне реально.

– Нет, я хочу сказать, возможно, он пошел на все это, чтобы не выходить из образа, который сам же и создал.

– И поэтому отказался от денег, которые ему предлагали за отказ от публикации книги?

– Ну хотя бы.

– А потом и пытки?

– Что ты можешь знать о том, что сказал Галиндес или о чем он думал, когда его пытали?

Ты сидишь с набитым ртом, оцепенев от этого вопроса, а Рикардо уже перешел к своим проблемам. «Скажи откровенно, детка, что бы ты сделала, если бы к тебе в кабинет явился панк, похожий на попугая, разукрашенный, разрисованный, и отнял бы у тебя уйму времени, да еще и утверждал бы при этом, что оказывает тебе тем самым большое одолжение? Это происходит уже не в первый раз, но сегодня было нечто особенное. Слушай. Является Хосе Сувехон, авангардистский театральный режиссер, из тех, что устраивают представления, где все персонажи лают, кривляются, – и этот тип имеет наглость просить у Министерства, пятьдесят миллионов песет на спектакль, уверяя при этом, что у него есть связи с дирекцией Авиньонского театрального фестиваля и он добьется, чтобы его спектакль был там показан, и с принадлежащей Берлускони транснациональной компанией, которая запишет это все на видео. Я навожу справки по своим каналам и выясняю, что единственная связь этого типа с Авиньонским фестивалем состоит в том, что он – любовник одного из тамошних театральных деятелей, причем отнюдь не из руководства. Ну а что касается видео, то это еще куда ни шло, может оказаться правдой. Я прочитал пьеску – так, ничего особенного, штучка для молодых высоколобых критиков, не больше, но если этому типу отказать, то на тебя набросятся все цепные псы мадридского авангарда и начнут кричать, что во времена Тьерно[15]молодежь поддерживали больше. Кто бы подумал, что социалисты окажутся такими ретроградами и такими прижимистыми! И приходится консультироваться с серым кардиналом Генерального директора. А потом мы приглашаем этого Сувехона и предлагаем ему пятнадцать миллионов – «берешь или отказываешься», – и этот Сувехон хватает со стола гранитное пресс-папье из Эскорила и запускает им в окно моего кабинета, и все это он проделывает совершенно невозмутимо и пристально глядя мне в глаза. Секретарша выходит из себя, я до смерти пугаюсь, а Сувехон спокойно теоретизирует относительно обязанностей государства. При этом он исходит из того очевидного для него факта, что государство – это мелкий воришка, лишенный воображения, воришка, который одновременно играет роль полицейского. Если это происходит при диктатуре, ты проглатываешь все это молча и ждешь, пока наступят лучшие времена, но при демократии государство надо как следует потрясти, дать ему пинка в задницу и посмотреть, что из всего этого выйдет. До этого места я выслушиваю его разглагольствования молча с завидным спокойствием, чтобы не раздражать еще больше несчастную секретаршу, которая и так готова взорваться, слушая, что он несет. Но когда он заявляет, что надо дать государству пинка в задницу – иными словами, мне, потому что в эту минуту я представляю государство, – и посмотреть, что из этого выйдет, я поднимаюсь из-за стола и говорю: «Послушай, дорогой красавчик, дорогой любитель красивых теорий, допустим, что ты дал государству пинка в задницу, чтобы посмотреть, что из этого выйдет, и вышли пятнадцать миллионов. Ты их берешь или нет?» – «Это ультиматум?» – «Да». – «Тогда соберу пресс-конференцию и заявлю, что происки чиновников из Министерства культуры вынуждают меня предложить мою пьесу правительству какой-либо из автономий Испании, например, Пужолю[16]». – «Да Пужоль тебе и куска хлеба не даст, кретин. Как может Пужоль субсидировать постановку пьесы, написанной не просто по-кастильски, но на мадридском диалекте?» – «В пьесе почти нет текста. Там почти все время мычат». – «Тем более. Пятнадцать миллионов за одно мычание и аэробику – это совсем неплохо». И тут он совсем на стенку полез и все мне высказал, да при этом делая упор на свой гомосексуализм. Я вовсе не сексуальный расист. У меня нет предубеждений к сексуальным меньшинствам, и пусть он будет гомиком и кем хочет, но ведет себя прилично. Затем я переговорил с Генеральным, тот посоветовался с министром и заколебался. Поэтому я позвонил Феррасу и попросил переговорить с Клотасом и выяснить, как партия отнесется, если в прессе поднимется шум. Клотас тоже не очень уверен в министре, потому что это независимый министр, он не член партии и не подчиняется ее линии в отношении культуры. Как тебе, а? И так все и зависло – ждем, что скажет министр: поддержит меня или нет, а этот общипанный панк переполошил весь курятник».

– А как называется эта пьеса?

– «Сплин» и подзаголовок «Шлюха и отражение», потому что главный герой пьески – Бодлер, шлюха – должно быть, одна из девушек, что появляются на сцене, а отражение – тень действительности, которую играет мужчина, все время размахивающий руками, словно он флюгер. Вот как бы ты изобразила флюгер?

На тебя находит желание подурачиться, ты вскакиваешь и начинаешь размахивать руками, изображая флюгер.

– Ты что?

За соседними столиками засмеялись и захлопали с явной симпатией, но покрасневший Рикардо силой усаживает тебя на место.

– Какой у тебя винтик в голове отказал?

– У меня приступ творческой лихорадки.

– Тут полно людей из Министерства, и они бог знает что подумают.

– Я поставила тебя в неловкое положение?

– А ты сама не понимаешь?

– Хочешь, я уйду?

– Послушай, а золотой середины нет? Только выставить меня на посмешище или уйти?

Ты не успеваешь ничего ответить – рядом со столиком останавливаются двое, и после секундного колебания память подсказывает тебе их имена – Пилар и Марио, товарищи Рикардо по Министерству и по партии.