иногда катает ее к подруге в Суходрев. А Хвощина они, стало быть, подвозят». Молостову вспомнились толки о том, что молоденькая кассирша из моданского кинотеатра, ради которой Горбачев забыл семью, якобы не пускала его к себе без подарков и он тратил на нее половину своей зарплаты.

— Не все измеряют жизнь на звон рубля, — усмехнулся он.

Хвощин молчал и неодобрительно косился на Горбачева. Тот едко скривил губы.

— Молоды вы еще, Павел Антонович, — заговорил Горбачев, и от него густо пахнуло вином. — Зелены. Знаете вы, что такое любовь? Никто не знает, каждый ее на свой аршин меряет. Один ищет в браке тити-мити, — Горбачев сложил пальцы щепотью, словно пересчитывая деньги. — Второй довольствуется в семейной жизни тем, что бог послал: мол, и солома съедома. Бывает же так: и умный человек, и солидный, и волевой, себя в кулаке держит, подчиненных умеет заставить потом, как росой, умываться, а врежется в какую-нибудь молоденькую канарейку, и все к черту летит. Сам знает ей цену: не человек — свистушка, кукла, одно декольте да кружева… а сил бросить нету. Стыд теряет, шею может сломать… и такая вот любовь бывает.

Он то ли засмеялся, то ли скрипнул зубами, Молостов удивленно слушал откровения начальника МДС. «Неужто так заложил? — подумал он. — Или неприятности из-за семьи?»

— А в общем каждый из нас владеет столькими благами, сколько сумел захватить. Для себя он старается, для общества — разницы нет.

— Вы тут… целый диспут развели, — еще раз осуждающе глянув на хозяина газика, сказал Хвощин. — Вроде как не то место. А? Отложим? Займемся стройкой? — Он вдруг переменил тон, кивнул на группу людей, подходивших от лагеря. — Вон Баздырева свой косяк ведет: весь штаб участка в полном составе. Тоже небось: «Нет транспорта, нет камня, стройматериала».

И сразу, словно забыв о Молостове, он твердо, уверенно двинулся к ним навстречу. По-прежнему едко кривя губы, Горбачев последовал за начальником доротдела.

«Похоже, что Варвара Михайловна несчастна? — подумал Молостов, вновь рассеянно наклоняясь над каменным бордюром, проверяя укладку. — В прошлый приезд из Моданска сама намекнула: мол, с мужем почти не видались. Значит — полный разлад? Я ж ей нравлюсь: в таких, вопросах я еще не ошибался. Проверю… и добьюсь своего. Любым путем заставлю уступить». Молостов вдруг выпрямился, круто свернул с насыпи и пошел к Забавиной обедать. Он больше не думал о том, что разбивает Камыниным семью.

XV

Там, где еще месяц назад рос лес, тянулся голый кочкарник, кисло болото, поросшее клюквой, чаканом, вилял из стороны в сторону разбитый ухабистый большак, — растянулась пятитысячная народная рать, громыхали сотни автомашин, самосвалов, новенькие катки, бульдозеры, скреперы. И постепенно разрозненные звенья трассы, возводимые одновременно двадцатью шестью районами на отведенных участках, стали сливаться в одно ровное, заметно приподнятое над землей полотно девятиметровой ширины, считая обрезы, с глубокими кюветами по бокам для стока воды. Через реки, овраги шагнули новенькие мосты.

Несмотря на перегруженность, Камынин не забывал наказа секретаря обкома, выявлял по всем участкам новаторов, ударников, ездил к ним, спрашивал о рабочем опыте. Вспомнил и о том, как на воскреснике секретарь пореченского райкома Худяков хвалился, что у них есть замечательный старик землекоп Гадеев. У Гадеева нашлись подражатели из молодежи, тоже перевыполнявшие норму. И в конце мая Камынин решил ближе познакомиться с этим дедом. Он захватил с собой литсотрудника выездной редакции газеты «Народная стройка».

Секретарь райкома Худяков привел их на рабочее место старика.

— Вот, Сафрон Аггеич, — сказал он, — главный начальник строительства о тебе прослышал. Приехал поглядеть вместе с корреспондентом.

Дед Гадеев перестал копать, выпрямил сутуловатую спину, оперся на держак лопаты. Роста он был невысокого, но плотный, с выпуклой широкой грудью и большими огрубелыми руками, словно перевязанными синими венами. Одет в ситцевую застиранную рубаху, штаны навыпуск, лапти.

— Что ж, нехай поглядит, денег за это не берем, — сказал Гадеев, щуря небольшие, с жиденьким блеском глаза. — На то они начальники и ученые, чтобы всякое опытное дело в книжку отпечатывать. Ну, хоть вы, детки, и руководители, а я обоих вас вместе годами постарше. Вот и разберитесь, кто из нас первый?

— Первый у нас тот, — сказал Худяков, — кто народу вожак, пример показывает в работе.

— Верное слово говоришь, — подумав, неторопливо согласился дед. — У каждой стаи гусиной, у отары аль коровье стадо возьми — у всех вожак. И в подчинение к нему становятся потому, что сам себя показывает. На свете ничего даром в руки не идет, все характером добывается.

— Вот хотим, отец, порасспросить, как вы работаете, — сказал Камынин. — Люди говорят, есть чему поучиться.

— Молва мирская что волна морская, — как бы себе в усы, пробормотал Гадеев. — Чего вам у меня выспрашивать? Все вы грамотные, икадемики, эвон каких машин понастроили, каждая за цельную артель ворочает. А у меня чего? Лопата. Низкое орудие производства — так по-школьному? — Дед хитро оглядел всех. — Вот, правда, и «катюшев» попридумали, и самолетов «ястребков» позапустили в небо, а теперь, говорят, прямо адовую бомбу изготовили, а все-таки войну-то, как и допрежде, пехотный солдатик решает?

— Он, солдатик, — подтвердил Худяков. — Но вооруженный автоматом и под прикрытием авиации и танков.

Землекопы засмеялись, а Худяков негромко сказал Камынину:

— Видали нашего философа? Любит старина, чтобы его попросили.

— Вот потому, дедушка, — пояснил Гадееву литсотрудник, — мы и хотим узнать твой опыт, что ты стажированный служака.

Гадеев, видимо, остался доволен собой.

— Чего ж? Коль время не жалко, поговорю вам о работе. — Он огладил пышную, не совсем еще седую бороду, как бы задумался. — Приехал я сюда, на дорогу, из нашей деревни Деевой. Отвел мне бригадир участок. «Вот, старина, выкинешь пятнадцать кубометров, будешь ударник». Сам смеется. Скрутил я себе из махорки конфетку, сел, пососал, а сам прикидываю, каким манером и с какого, стало быть, конца за дело браться. Видали, какая у меня винтовочка-автомат? — Старик показал горевшую на солнце лопату. — Ежевечерне после работы деготьком смазываю, чтобы ржа не ела. Утром встану — деготь тряпочкой сотру. Лопату точу напильником, бруском навожу: вострая — бабам усы брить можно. А черенок видали? Ясеневый, легкий, длиной аккурат в метру. Одежу себе по мерке подбираем? Вот и струмент так. Без струмента и вошь не убьешь.

— С лопатой все ясно, — улыбаясь, сказал Камынин. — Дальше как работу организуете, Сафрон Аггеич?

— Все своим чередом узнаешь, товарищ главный начальник, — ответил землекоп. Он крякнул и немного помолчал, как бы желая показать, что, раз согласился на беседу, дело других только слушать и не перебивать. — Что я сделал? Перво-наперво разделил свой участок на три части. Встал к насыпи дороги