Оба, и Варвара Михайловна и Молостов, быстро поглядели на подсед. Техник вдруг наклонился, крепко обнял молодую женщину, жадно впился губами в ее полуоткрытый рот. Она схватила его за плечи, возмущенно, отрицательно замотала головой, хотела крикнуть — рот был зажат. Варвара Михайловна вдруг закрыла глаза, отдаваясь острому, запретному и мучительному наслаждению. Она поняла, что предчувствовала объяснение с Молостовым, где-то в тайнике души трепетно ждала его, боялась и, возможно, была бы разочарована, если бы оно не последовало.

— Ау-у! — раздалось совсем возле них.

Варвара Михайловна встрепенулась, испуганно, с силой оттолкнула Молостова, схватила лукошко. Из-за ельника вышла Маря Яушева: в руках она держала только что сорванные цветы.

— Смотрите, Варвара Михайловна, что я нашла: бровник из породы орхидей. Очень редкий цветок. А пахнет как! Я и ягод земляники… — и не докончила, удивленно подняв черную бровь.

От возмущения, растерянности Варвара Михайловна не могла ничего сказать. Белый гриб, срезанный перед этим, выпал, и она делала вид, что усиленно ищет его, украдкой, как бы мимоходом, оправляя волосы. Наконец она через силу произнесла:

— Ягод, говоришь, набрала?

Девушка не ответила и только переводила свои черные, диковатые и красивые глаза с техника на Камынину и обратно.

— Что ж, домой пора, — сказала Варвара Михайловна, все еще пунцовая, ни к кому не обращаясь; губы ее подергивались. — Так почти и не набрали ничего. Да летом и всегда-то грибов немного.

— Это верно. В жнитво, осенью, гриба куда больше, — охрипшим голосом поддержал ее Молостов. — Что ж, давайте в лагерь. Скоро и в рельс на подъем ударят.

Маря и тут ничего не сказала; губы ее большого рта были поджаты.

— Тогда пошли.

Варвара Михайловна ступила к тропинке. Не успела она сделать и трех шагов, как навстречу ей со стороны овражка словно выросла Забавина. Косынка ее сбилась назад, открыв гладко причесанные волосы с пробором посредине. Горделивое, чуть надутое лицо раскраснелось, грудь высоко поднималась: видно, она запыхалась — спешила, что ли. Увидев Молостова и фельдшерицу, она громко, ядовито проговорила:

— Это вы так… грибы собираете?

От неожиданности Варвара Михайловна вздрогнула, остановилась.

— Вы, Клавдия? — пробормотала она.

Глаза заведующей столовой под черными изломистыми бровями вспыхнули нехорошим огоньком, пышущие губы шевелились, готовясь сказать что-то едкое, уничтожающее, — вдруг за кустом она увидела Марю, которую до этого не заметила. Лицо ее сразу приняло испуганное, виноватое выражение.

— Маря, и ты здесь?

Девушка вдруг повернулась и пошла к лагерю. Молостов криво усмехнулся, недобро, пристально посмотрел на Забавину.

— Тебя, Клавдия, уж не медведь ли испугал?

Все это время Забавина избегала смотреть на него; сейчас она лишь потупила глаза. Варвара Михайловна поспешно направилась за молодежным бригадиром. Молостов, следуя за ней, бросил Забавиной через плечо:

— И грибов не набрала? Совсем залотошилась.

На полянку из кустов выпрыгнул Жогалев. Он с хохотом, шутовато обхватил Забавину за талию:

— Куда ж ты, землячка, сбегла?

— Отстань, липучий.

— Никак невозможно, приклеился. Теперь кипятком не отпаришь.

Забавина сердито отмахнулась локтем и тоже пошла к трассе. Шофер хотел ее вновь обнять, да разглядел затылок, спину Молостова и с ужимками, будто перепугался, присел за молоденький дубок. Затем выпрямился и как ни в чем не бывало тронулся за всеми по темному следу, проложенному в росной траве. Землекоп — обладатель петуха — где-то еще собирал грибы.

От лагеря донесся металлический лязг: там ударили билом в рельс — на подъем. Когда показались шалаши, Молостов догнал Камынину.

— Очень прошу вас, Варвара Михайловна. Встретимся после ужина у дуба возле речки?

— Нет, нет… — вырвалось у нее.

— Мы непременно должны поговорить, — угрюмо, решительно сказал Молостов. — Зачем вы… хитрите.

Он вновь стиснул ее руку. Варвара Михайловна хотела резко ответить: «Не смейте трогать», но жалко, испуганно оглянулась, почти прошептала:

— Хорошо. Запомните, только на пять минут. Да пустите руку, больно.

Не прощаясь, не кивнув головой, Молостов повернулся и крупно зашагал на Васютин переезд к дорожному мастеру. Варвара Михайловна огляделась тревожно, с измученным видом: не видел ли кто? Ведь сзади идут грибники. Она плохо соображала, словно человек, у которого неожиданно поднялась температура. До чего позорно держала она себя на полянке! Как могла позволить Молостову так обращаться с собой?! Она страшилась вспомнить о муже, о сыне, о доме. Да было ли с ней все это? Не померещилось ли?.. Варвара Михайловна запнулась, приостановилась на мгновение — и низко наклонила вспыхнувшее лицо, точно хотела от кого-то скрыться: она вспомнила поцелуй Молостова и вновь пережила всю его опьяняющую сладость. Странно: запаха табака от техника она тогда совсем не почувствовала.

Поляна у старой елки опустела. За деревьями красным жаром разгоралась заря, из-за осинника брызнули в небо лучи: взошло солнце. Проснулась бабочка, спавшая на лиловато-голубых колокольчиках, замигала крылышками и полетела. Недалеко, у Васютиного переезда, в сарае у дорожного мастера вперебой запели два петуха. Весь лес был наполнен птичьими голосами: пернатые приветствовали новый день.

XVII

Воскресное утро наступило безветренное, по-летнему горячее. Чистое небо не мазала ни одна серая тучка, ни одно рыхлое облачко. Высоко поднималась ясная синь, и не было ей предела. Казалось, вечно будет сиять солнце, устойчиво держаться вёдро. На участке шебальцев колыхалась огромная, празднично разряженная толпа, а со всей трассы подъезжали машины, самосвалы, до отказа набитые строителями. Из ближних лагерей народ валил пешком. Сухая дымная пыль висела в неподвижном воздухе, слышался многоголосый гомон, залихватские переливы гармоник, звон гитары: «культурники» захватили свою музыку.

Шебальцы радушно встречали гостей, с гордостью водили по своему участку. На протяжении двух тысяч двухсот погонных метров, ровно возвышаясь над землей красивой насыпью, тянулось широкое дорожное полотно. Проезжая часть его была одета белой щебенкой, на съездах и подъемах выложена ровным булыжником, бровки обочин аккуратно заделаны, два новеньких моста блестели свежим деревом. С обеих сторон участка шебальцы выкопали канавы, отделив его от остального шоссе, поставили перекрытия из березовых жердей, чтобы не заскочил на машине какой-нибудь лихач шоферюга.

— Экие вы, ребята, проворные, — завистливо говорили хозяевам приезжие. — Теперь котомки на плечи и по домам?

— Натурально. Отпразднуем — вот и прощай трасса!

Из Моданска приехали руководители.

— Я в Москве задержался, — говорил Протасов, медленно шагая по новому шоссе, и полуобернулся к Хвощину, который все старался приладиться к его неровному шагу. — Приемочная комиссия много нашла огрехов?

— Мелочи, Семен Гаврилыч. Почти ничего.

— Все-таки?

— В одном месте шебальцы неправильно уложили пакеляжный камень, ну и… неудачно вышла расклинка его околом. Опыт-то у колхозников в нашем деле небольшой. Разрыли, поправили… теперь кора добротная. В другом месте укатка оказалась недостаточной. В общем уладили все. А каково