– Что случилось? – спросил он.

– Можешь присесть? Присядь – и я скажу.

Бун подчинился. В этом кабинете повелителем был Деккер. Доктор откинулся в кожаном кресле и вдохнул через нос, пока уголки рта посуровели, опустившись вниз.

– Ответь… – попросил Бун.

– С чего же начать?

– С чего угодно.

– Я думал, тебе становится лучше, – сказал Деккер. – Правда. Мы оба так думали.

– Я так думаю до сих пор, – сказал Бун.

Деккер чуть качнул головой. Хоть он был человек могучего интеллекта, это не отражалось на его плотно сбитых чертах лица – разве что в глазах, вперившихся сейчас не в пациента, а в стол между ними.

– Ты начал говорить во время сеансов, – сказал Деккер, – о преступлениях, которые, по-твоему, совершил. Помнишь что-нибудь?

– Ты же знаешь, что нет, – трансы были слишком глубокими. – Я вспоминаю, только когда ты ставишь пленку.

– Больше ставить не буду, – сказал Деккер. – Я все стер.

– Почему?

– Потому что… я боюсь, Бун. За тебя. – Он помолчал. – Возможно, за нас обоих.

По Скале пробежала трещина, и Деккеру никак ее было не скрыть.

– Что за преступления? – спросил Бун нерешительно.

– Убийства. Ты навязчиво твердишь только о них. Сперва я думал, это фантазии. В тебе всегда жила склонность к насилию.

– А теперь?

– А теперь я боюсь, что ты их совершил.

Настало долгое молчание, пока Бун присматривался к Деккеру – больше с озадаченностью, чем с гневом. Жалюзи были опущены не до конца. На него и на стол между ними падала полоска солнца. На стеклянной поверхности стояли бутылка воды, два стакана и лежал большой конверт. Деккер наклонился за ним.

– Сейчас я, наверное, в каком-то смысле тоже совершаю преступление, – сказал он Буну. – Конфиденциальность пациента – это одно; покрывать убийцу – другое. Но отчасти я до сих пор надеюсь, что это неправда. Хочу верить, что у меня получилось. Что у нас получилось. Вместе. Я хочу верить, что ты здоров.

– Но я здоров.

Вместо ответа Деккер разорвал конверт.

– Мне бы хотелось, чтобы ты взглянул на это, – сказал он, доставая на свет стопку фотографий. – Предупреждаю: зрелище не для слабонервных.

Он положил стопку на свое отражение, повернул для изучения Буна. Его предупреждение оказалось своевременным. Фотография сверху подействовала как физическое нападение. В Буне проснулся страх, какого он не знал на протяжении всего своего общения с Деккером: что изображение завладеет его воображением. Против этого суеверия он строил стены, кирпич за кирпичом, но теперь они сотряслись и грозили рухнуть.

– Это просто фотография.

– Точно, – ответил Деккер. – Просто фотография. Что ты видишь?

– Мертвого человека.

– Убитого.

– Да. Убитого.

Не просто убитого; распотрошенного. Жизнь вырезали в яростном натиске ударов и кромсания, клинок зачерпывал кровь из шеи и лица и метал на стену позади. На жертве были только шорты, так что раны на теле легко было пересчитать, несмотря на кровотечение. Так Бун и сделал, чтобы им не овладел ужас. Даже здесь, в этой комнате, где доктор изваял другое «я» из заболевания своего пациента, Бун никогда не задыхался от ужаса так, как сейчас. Он почувствовал в горле завтрак – или вчерашний ужин, – противоестественно приливший из кишечника. Дерьмо во рту – как грязь этого преступления.

«Считай раны», – говорил он себе; притворись, что это костяшки на счетах. Три, четыре, пять на животе и груди – одна особенно разодранная, где уже не рана, а рвано зияющая дыра, откуда торчали внутренности. Еще две – на плече. И лицо, разобранное порезами. Столькими, что не сосчитать даже самому отстраненному наблюдателю. Жертву обезобразили до неузнаваемости; глаза вынули, губы срезали, от носа оставили лохмотья.

– Достаточно? – спросил Деккер, словно еще нужно было спрашивать.

– Да.

– Это только начало.

Он открыл вторую фотографию, положив первую подле стопки. Здесь на софе раскинулась женщина, ее тело было выкручено противно жизни. Хотя, скорее всего, она не приходилась родственницей первой жертве, мясник придал жуткое сходство. Та же безгубость, та же безглазость. Рожденные от разных родителей, они стали братом и сестрой в смерти, загубленные одной рукой.

«Не я ли их отец?» – поймал себя на мысли Бун.

«Нет, – говорило его нутро. – Это сделал не я».

Но возражение упиралось в два момента. Во-первых, он знал, что Деккер не рискнет уравновешенностью пациента, не имея на то уважительной причины. Во-вторых – немногого стоит то возражение, когда оба знали, как легко обманывал себя разум Буна в прошлом. Если он несет ответственность за этот ужас, нельзя быть уверенным, что он бы это знал.

И он хранил молчание, не смея взглянуть на Деккера из страха, что увидит рухнувшую Скалу.

– Еще? – спросил Деккер.

– Если нужно.

– Нужно.

Он открыл третью фотографию, и четвертую, выкладывая их на столе, как карты таро – вот только каждая была Смертью. На кухне, у открытой дверцы холодильника. В спальне, рядом с лампой и будильником. На лестнице; у окна. Жертвы всех цветов и возрастов; мужчины, женщины и дети. Кто бы ни был виновным, он не делал различий. Он просто стирал жизнь, где ее видел. Не быстро; не эффективно. Комнаты, где умерли те люди, служили очевидным свидетельством тому, как убийца забавлялся с ними на свой лад. Падала мебель, пока они отшатывались от смертоносного удара, стены и краска оставались захватанными кровавыми отпечатками. Один лишился из-за лезвия пальцев – возможно, хватаясь за него; большинство лишилось глаз. Но никто не сбежал, как бы отважно ни сопротивлялся. В конце концов пали все – путаясь в нижнем белье или в поисках укрытия за шторой. Павший всхлип; павший хрип.

Всего фотографий было одиннадцать. Все отличались – большие и маленькие комнаты, одетые и голые жертвы. Но в то же время все были одинаковы: на них изображалось разыгравшееся безумие, и актер уже удалился со сцены.

Господь всемогущий, неужели это он?

Не зная ответа, он задал вопрос Скале, не отрывая глаз от блестящих карточек.

– Это сделал я? – спросил он.

Бун услышал вздох Деккера, но ответа не последовало, и тогда он рискнул бросить взгляд на обвинителя. Пока выкладывались фотографии, Бун чувствовал на темечке пытливый взгляд, словно саднящие мурашки. Но теперь вновь обнаружил лишь понурившийся взгляд.

– Пожалуйста, ответь, – сказал он. – Это сделал я?

Деккер потер влажные мешки под серыми глазами. Он уже не дрожал.

– Надеюсь, нет, – сказал он.