погибшего, на уровне 821, собираясь войти. Помещение оставалось опечатанным с момента гибели Нагорного, а фактически даже дольше, если верить Вольевой. Сама она сюда тоже не входила – тяжелые воспоминания ей были ни к чему.

Она сказала в браслет:

– Отключить от охраны личные апартаменты артиллериста Бориса Нагорного. Приказ Вольевой.

Дверь отворилась, оттуда повеяло холодом.

– Пошли их вперед, – сказал Садзаки.

Вооруженным роботам потребовалось всего несколько минут, чтобы обыскать каюту и доложить об отсутствии мин-ловушек и иных опасностей. Да и откуда бы им взяться – едва ли Нагорный планировал свою смерть в то время, когда за ним охотилась Вольева. Правда, с такими, как он, всегда надо держать ухо востро.

Вольева и Садзаки вошли, когда роботы зажгли свет в каюте.

Как и другие психопаты, с которыми Вольевой приходилось иметь дело, Нагорный чувствовал себя лучше в небольших помещениях. Его каюта была обставлена еще аскетичнее, чем ее собственная, – он явно стремился к высшей степени чистоты и простоты. Можно подумать, что тут поработали полтергейсты, так сказать, с обратным знаком. Личные вещи Нагорного – на удивление малочисленные – были тщательно уложены по своим местам. Их не потревожили даже неожиданные рывки корабля, которыми Вольева убила Нагорного.

Садзаки скривился и поднес к носу рукав:

– Ну и вонища!

– Это борщ. Свекла. Нагорный его обожал.

– Напомни, чтобы я не вздумал попробовать. – Садзаки тщательно прикрыл дверь.

Воздух в каюте никак не мог согреться. Термометры показывали, что температура уже достигла комнатной, но каждая молекула воздуха будто несла на себе отпечаток морозных месяцев. Ярко выраженная спартанская обстановка нисколько не вязалась с представлениями Вольевой об уюте; в сравнении с этим помещением собственное жилье казалось ей образцом комфорта и роскоши. И дело не в том, что Нагорный не желал придать каюте какие-то индивидуальные черты. Совсем наоборот, он пытался это сделать, но по меркам нормальных людей потерпел сокрушительное фиаско – результаты его усилий противоречили друг другу, а потому каюта выглядела еще мрачнее, чем если бы он оставил ее совсем пустой и голой.

А самым ужасным был гроб.

Этот длинный ящик – единственная вещь, которая не была закреплена в тот момент, когда Вольева убивала Нагорного. Гроб не пострадал, но Илиа поняла, что раньше он стоял вертикально, доминируя в обстановке каюты и придавая ей какое-то жуткое величие. Ящик был огромен и, видимо, сделан из чугуна. Черный металл поглощал свет, подобно завесам затворников. Всю его поверхность покрывали барельефы, столь сложные, что одним взглядом проникнуть в их тайны было невозможно.

Вольева рассматривала его в некотором отупении. «Меня хотят убедить, – думала она, – что Нагорный был способен на такое?»

– Юдзи-сан, – сказала она, – мне это совсем не по душе.

– Что ж, с тобой трудно не согласиться.

– Каким же надо быть безумцем, чтобы сделать для себя гроб!

– Законченным, надо полагать. Но гроб тут стоит, и, пожалуй, это единственное свидетельство, которое позволит нам заглянуть в глубину безумия Нагорного. Что скажешь об этих украшениях?

– Безусловно, это проекция его недуга, отражение его болезни. – Теперь, когда Садзаки успокоил ее, она была готова действовать. – Я могла бы заняться изучением барельефов – вдруг это наведет на какие-то мысли. – Глядя на гроб, она добавила: – Чтобы не повторять одни и те же ошибки.

– Здравое рассуждение, – сказал Садзаки, наклоняясь к гробу. Он погладил затянутым в перчатку пальцем неровную поверхность, чем-то напоминающую стиль рококо. – Нам повезло, что тебе не пришлось его убивать.

– Да. – Илиа настороженно покосилась на Садзаки. – Но что ты думаешь об украшениях, Юдзи-сан?

– Хотелось бы мне знать, кто такой Похититель Солнц… или что такое. – Он указал на слова, вырезанные на гробе кириллицей. – Тебе это что-нибудь говорит? В контексте психоза? Что это могло означать для Нагорного?

– Нет, я не понимаю.

– Давай все же попытаемся. Я бы предположил, что в воображении Нагорного Похититель Солнц должен представать кем-то, с кем он имел дело ежедневно, и тут я вижу два наиболее вероятных варианта.

– Он или я! – сказала Вольева, зная, что Садзаки увести от темы не удастся. – Да, очевидно, это так. Но это нам мало поможет.

– Ты уверена, что он никогда не упоминал при тебе о Похитителе Солнц?

– Уж такое я бы обязательно запомнила.

Вот это была чистая правда! И конечно, она запомнила: ведь именно эти слова Нагорный написал на стене ее каюты, написал своей собственной кровью. Вольевой словосочетание ни о чем не говорило, но это не означало, что она его никогда не слышала. По мере приближения крайне неприятного конца их не слишком долгих служебных отношений Нагорный почти ни о чем больше и не разговаривал. В его снах царствовал Похититель Солнц. Как и все параноики, он находил свидетельства злокачественной деятельности Похитителя в самых банальных эпизодах повседневной жизни. Если где-то погасла лампочка, если лифт завез его не на тот этаж, виноват Похититель Солнц. Не бывает случайных сбоев в работе техники, любая порча имущества – результат целенаправленных махинаций некоего существа, пребывающего за сценой, и это понимает только сам Нагорный. Вольева по наивности своей просто не замечает очевидных признаков!

Она надеялась – больше того, она молилась, хотя такое и было против ее убеждений, – чтобы фантом поскорее вернулся туда, где он возник, – в подсознание Нагорного. Но Похититель Солнц ни на минуту не оставлял беднягу в покое. И свидетельство тому – гроб посреди каюты.

– Уверен, что запомнила бы, – сказал Садзаки так, будто в его словах таился некий глубокий смысл, и снова всмотрелся в барельеф. – Думаю, первым делом надо сделать его компьютерную копию. Этот шрифт Брайля зрение воспринимает плохо. Как думаешь, что это? – Он провел ладонью по радиальным линиям. – Птичье крыло? Солнечные лучи, падающие сверху? – Почему ему на ум пришло птичье крыло? – И на каком это языке?

Вольева всматривалась, но картина действительно была чересчур сложна для зрительного восприятия. Да Илиа и не слишком усердствовала. Дело не в том, что ей не было интересно. Вовсе не в том! Но она хотела