также действенное самопожертвование, радость боя и, как следствие, мгновенная смерть — у брата всё это было. И ещё у брата было, как сейчас у Сюнкити, сильное молодое тело. И как после этого самому Сюнкити долго жить, обнимать женщин, получать жалованье?!

Сюнкити, который никогда никому не завидовал, завидовал лишь брату.

«Брат хитрый. Ему не нужно бояться скуки, бояться мыслить: он стремительно обогнал жизнь», — кричало у Сюнкити в душе. На его жизнь уже легли, смешавшись, тени повседневности и сложных чужеродных событий — чего брат не познал. Сюнкити не хватало моральных обязательств и мотива: чем чаще он повергал противника, тем ярче осознавал абстрактный характер своего поведения, его стерильность. Чтобы защититься от чужеродности, он вёл себя всё осторожнее, нередко, изменившись, его поведение вдруг улетучивалось эфиром, не оставив ни слуху, ни духу.

Мать поднялась, посмотрела на зелёные рисовые поля, тянувшиеся до берега реки Тамагавы, порадовалась, что сын спит вечным сном там, откуда открывается такой прекрасный вид. И снова поблагодарила Нацуо, словно это он подсказал, где устроить могилу.

Нацуо вдруг вскрикнул, показывая на рисовое поле. Он что-то увидел.

Сюнкити с матерью посмотрели туда же. Над полем, наполовину погруженным в вечернюю тень, низко летела белая цапля. Её перья на солнце отливали золотом. Все с благоговением следили за птицей, пока она не исчезла на другом берегу реки.

*

На обратном пути Нацуо, чтобы насладиться вечерней прохладой, остановил машину на берегу реки Тамагавы, неподалёку от кладбища. Пешком от станции идти было долго, поэтому заросшая белыми цветами люцерны дамба почти пустовала. Сгущались сумерки, но, выйдя на берег, все трое легко различили другую сторону реки. На дамбе даже гуляли две женщины с детскими колясками. С противоположного берега доносились далёкие крики птиц, а норой с ветром долетали вопли болельщиков — с бейсбольного поля, сетка которого обозначилась на фоне неба.

Втроём они ходили по тропинке, стелившейся между высоким тростником и мискантом. Мать, которая шла последней, тихо заговорила с Нацуо:

— Неужели нет способа заставить его бросить бокс? Ведь меня он не слушает. Что придумать, чтобы уговорить его бросить такое опасное занятие?

Нацуо, зажатый между Сюнкити и его матерью, не знал, что ответить. Мать за его спиной бесцельно повторяла эту чушь. Её голос и слова достигли ушей Сюнкити. Но он ещё некоторое время шагал молча. Мать повысила голос. Сюнкити резко обернулся и злобно посмотрел на неё. Нацуо остро почувствовал этот взгляд — тот прямо-таки задел его щёку, — и мать испуганно замолчала.

Они перешли по доскам, перекинутым кем-то через мелководье вместо мостика, и добрались до пустынной отмели с зарослями тростника и мисканта. На подступах к реке расстилался луг с мягкой травой, в маленькой заводи плавал красный фетровый тапочек.

С реки дул прохладный ветер, они сели на траву и наслаждались этой прохладой. Нацуо и Сюнкити заговорили о Сэйитиро.

— Он сердцем любит бокс, — сказал Сюнкити. — Всем сердцем. Но почему в разговорах у Кёко он вечно всё отрицает?

Нацуо не любил мелкие пересуды. Поэтому встал на защиту Сэйитиро:

— Он очень способный служащий. Но его ставит в тупик забавное сочетание слов «способный» и «служащий». Вот ты — «способный боксёр». Это сочетание естественно, в нём нет ничего смешного, оно великолепно. Поэтому бокс его и влечёт.

Это польстило самолюбию Сюнкити, и он пришёл в прекрасное расположение духа. Собрался было сорвать лист тростника, но побоялся поранить острым краем свои бесценные пальцы.

— Он очень хорошо ко мне относится. Балует больше, чем просто старший товарищ. А я люблю его за то, что он любит бокс.

— Плохо! Плохо любить бокс! Прохладно, хороший ветерок. Спасибо вам, сегодня и мы смогли порадоваться прохладе, — снова поблагодарила Нацуо мать.

— Почему он всё отрицает? — Сюнкити сделал вид, что не слышал её слов, и повторил тот же вопрос.

Нацуо мог представить, что Сюнкити часто сталкивается с отрицанием, но он из тех, кто не считает нужным изучать себя. Ему незачем замечать направленное на него недовольство, а главное, не надо задавать себе вопросы, например: «Кто же я?» Всё давно решено. Он — «боксёр».

Нацуо же интуитивно чувствовал, что свойственный Сэйитиро скепсис не чужд и ему самому.

— Он служащий. Нацуо пытался, понемногу повторяя сложные выражения, объяснить, что имел в виду. — Из нас четверых он единственный, кто живёт среди обывателей. Поэтому он обязан любыми способами сохранять равновесие. Общество обывателей неоднородно, Сугимото заодно с ним, когда в баре поднимает пивную кружку. Чтобы противостоять этому, нужно исповедовать индивидуализм. Хор в баре и индивидуализм создают должный баланс, должный контраст. Но сейчас так не получается. Общество обывателей разрослось, механизировалось, стало однородным, превратилось в огромную фабрику-автомат. Индивидуализм больше не годится для сопротивления. Поэтому он пришёл к отчаянному отрицанию. Его похожий на громадный асфальтовый каток, преувеличенный, технический, всеобъемлющий скептицизм, его фантазии о крушении мира, фантазии, тоже подобные чёрному катку, который одинаково выравнивает людей и вещи, — всё это насущная потребность сохранить баланс с обществом и последнее средство ему противостоять. Он один признаёт подобные идеи, один их представляет, и поэтому Сугимото заслуживает называться «самым способным служащим».

В оправдательной речи Нацуо не было и тени насмешки. Мать Сюнкити, ослабляя кимоно на шее, чтобы туда задувал ветерок, опять заговорила:

— О-ох, хороший ветерок… И всё-таки тот, кто любит всё отрицать, — неприятный человек.

Интерес Сюнкити к объяснениям Нацуо уже пропал, он поднялся на ноги, подставил обнажённую грудь речному ветру, будто хотел стряхнуть последние слова матери. Речную воду понемногу затягивали сумерки. Лесная тень на другом берегу замерцала огнями. Вокруг зазвенели и запищали пока малочисленные мошки. Сюнкити задумал прыгнуть. Его манило расстояние до другого берега. Он крепко упёрся левой ногой, и ботинки наполовину погрузились в мягкий ил у кромки воды.

Повернувшись к невидимому противнику, Сюнкити сделал вид, что нацелился ему в живот, и выдвинул левый кулак в ту сторону. Этот показной удар назывался отвлекающим. Когда соперник принял позу, чтобы защитить живот, он внезапно ударил правой рукой ему в лицо. Поза противника изменилась. Он открылся. И тогда Сюнкити, не теряя времени, левой рукой нанёс ему сильнейший удар в живот. То был знаменитый морской двойной удар.

Сюнкити посчитал, что этого недостаточно, чтобы противник рухнул на землю. В кулак он вложил весь вес тела. На речной поверхности почти осязаемо проступила причинённая этим ударом боль, вскоре её унёс ветер.

Сюнкити с гордым видом повернулся к Нацуо:

— Ты знаешь, что это за момент? Прекрасный миг, когда решаешься на хук левой.

Нацуо с трудом