— Это хорошо, — одобрил епископ, присаживаясь на обитую тканью скамью и кладя ногу на табурет.

— Я думал о словах юноши, и должен признать, что пока пребываю в сомнениях. Трудность в том, что многие из этих слов были сказаны на незнакомом мне языке, как мне показалось. Вполне возможно, что он сказал не «matar» и речь шла отнюдь не об убийстве, а это были какие-то слова на чуждом языке. А ты что думаешь, Рахиль? Можешь немного приподнять накидку, чтобы легче было дышать и говорить. Не думаю, что Его Преосвященство заподозрит тебя в злом умысле или нескромности.

— Спасибо, папа. — Рахиль немного отвела накидку от лица. — Мне показалось, что он произнес имя. Или два имени. Похоже на каких-то странных языческих богов. — Она замолчала в ужасе от произнесенного. — Но, скорее всего, я ошибаюсь, Ваше Преосвященство, поскольку этот молодой человек, семинарист, никогда бы не стал произносить имена языческих богов даже в бреду. Откуда ему было их знать? Таких имен я не слышала. Но они звучали странно, как… — Рахиль смущенно замолчала.

— Не переживай, дитя мое, — сказал Беренгер. — Я подумал о том же и тоже отверг эту мысль. Но все же мне показалось, что слова звучали как заклинания, которые произносят маги или идолопоклонники, чтобы вызвать злых духов и демонов.

— Я тоже об этом подумал, — добавил Исаак. — Хотя, уверен, что есть и другие возможные объяснения.

— Что ж, — мрачно заключил Беренгер, — если именно этим юноша занимался, что звучит крайне правдоподобно, то у нас в семинарии уже не простые недовольства, а идолопоклонничество, ересь и попытки заниматься колдовством.

— А это очень серьезно, — заметил Исаак. В прошлом, во времена дедов и прадедов ныне живущих людей, уже состоялись процессы, начинавшиеся с поиска еретиков и колдунов. Но до процессов город охватывала паника, когда все начинали обвинять друг друга: злобные вымещали старые обиды, указывая на соседей; жадные доносили на своих конкурентов и соперников. И всегда разъяренное население выплескивало свою злобу на евреев, и толпы людей ломились в стены квартала. Прежде чем король успевал вмешаться и восстановить порядок, многие погибали или оказывались разорены.

— Последствия могут быть самые роковые, — продолжал Беренгер. — Если мне не удастся пресечь зло немедленно, ситуация может стать столь же пугающей, как в дни охоты на катаров, когда из каждого угла мог выползти доносчик, а невинные страдали наравне с виноватыми. Исаак, я не хочу, чтобы такое повторилось в моей епархии.

— Прежде чем предавать город огню, — спокойно ответил Исаак, хотя его сердце сильно билось от страха и гнева, — нельзя ли предположить, что все услышанное нами есть не более, чем преувеличение? Подумайте о такой возможности, Ваше Преосвященство. Вместо новой ереси, охватившей город, у нас могут быть всего лишь трое юношей, недовольных своей жизнью и сблизившихся на этой почве. Они ищут того, что сделает их жизнь более легкой. Мы знаем, что одним из средств было вино. Но вот они наткнулись на книгу и попытались вызвать невидимые силы. — Исаак замолчал, чтобы дать епископу время подумать.

— А также выпили сильнодействующие средства, которые привели к их смерти? — В голосе Беренгера слышалось сомнение.

— Возможно и такое. Ясно, что Аарон и Марк были очень одинокими, и у них не было друзей, о которых кто-либо знал. Лоренс тоже был одинок? Понимаете, Ваше Преосвященство, если бы в семинарии было повальное увлечение этой новой ересью, у Лоренса тут были бы друзья или по крайней мере помощники в неугодных делах.

— Понятия не имею, — ответил Беренгер. — Он бы тихим юношей, очень старательным. Любил поэзию, брал почитать многие мои книги и всегда возвращал. За три года, что он проучился здесь, его никогда не было в рядах тех, кто представал передо мной по обвинению в буйном или недостойном поведении. И это значит, что, возможно, он был одинок. — Епископ замолчал, и впервые за весь день его голос зазвучал с прежней силой. — Исаак, во что бы ни впутались эти введенные в заблуждение юноши, что бы их ни погубило, если мы узнаем, что это не имело отношения к семинарии и не являлось частью разгула ошибочных убеждений и ложный учений в городе, ты вновь спасешь меня, — в первый раз ты спас меня от лихорадки, а на этот раз спасешь нас всех, жителей города, настоятеля и всех каноников собора от гнева архиепископа! А я отслужу не одну литургию за упокой души этих несчастных.

В коридоре, со стороны комнат студентов, раздалось эхо тяжелых шагов.

— Его тело выносят, господин, — заметил Юсуф. — Я могу закончить осмотр комнаты?

— Да, — ответил Беренгер, — мы подождем тебя здесь.

Юсуф остановился у дверей в комнату Лоренса: ему не хотелось входить. Совсем недавно, в разгар царящей в комнате суматохи, в окружении знакомых лиц и испуганных молодых священников он мог взирать на тело Лоренса Мане как на нечто незначительное, экспонат, призванный обучать его медицине. И первый обыск комнаты был игрой, в которой Юсуф преуспел. Он незаметно шнырял среди людей, заглядывал в укромные уголки, не привлекая к себе ничьего внимания. Но теперь три человека ждали, когда он что-нибудь найдет, и никто не мог сказать ему, что именно нужно искать. Здесь ничего нет, в отчаянии думал Юсуф. Комната была совершенно пустая, голый камень, сваленное в кучу грязное белье и несколько личных вещей. В ставнях застонал ветер, словно жалующиеся призраки сотен убитых, как его отец, которые лежат в своих могилах неотомщенные. Юсуф поежился, внезапно ощутив одиночество и страх. В пустых коридорах, в этой одинокой комнате ему чудились за спиной предсмертные вздохи умирающего в муках юноши, пустые глаза следили за ним, чего-то ждали, требовали. Мальчик попытался выбросить эту мысль из головы и, уверенный в тщетности своих усилий, занялся поисками.

Что мог бы скрывать такой человек, как Лоренс Мане, сын богатого купца? Где бы он стал это прятать? Где любой человек, будь он богатый или бедный, студент или мальчик с конюшни, смог бы спрятать что-то в этой комнате? Это было непросто. Ведь она не предназначалась для того, что хранить секреты, в ней не было ни темных уголков, ни запертых ящиков. Юсуф поднял с деревянного возвышения, служившего кроватью, соломенный матрац и заглянул под него. Потом опустился на колени и посмотрел под кроватью. Ночной горшок, много пыли и деревянная чашка, опрокинутая на бок.

Юсуф сунул руку под кровать и вытащил ночной горшок и чашку. Пыль оставил на месте, как и все предыдущие посетители комнаты.

На дне ночного горшка плескались остатки жидкости. Без сомнения, моча, решил Юсуф и, подражая хозяину, понюхал. Да, так и есть. А чего он ожидал? Совсем другое дело чашка. Недавно она была наполнена какой-то жидкостью, дерево было еще влажным. Юсуф принюхался и решил ни за что к ней не прикасаться. Даже если у него перед носом будут позвякивать золотой мараведи. Но, конечно, его хозяин почувствует странный запах мочи и аромат какой-нибудь редкой травы в каплях на дне чашки. Юсуф поставил горшок и чашку на стол. Он заметил, что свеча в подсвечнике совсем догорела, а стоявшая рядом медная чаша нуждалась в основательной чистке. Он покачал головой и продолжал поиски.