Илья кубарем скатился по лестнице. Афина Паллада… Соседка грамотная слишком! Афину, конечно, он здесь вряд ли найдёт. А вот с Медузой Горгоной сегодня повидался.

Выйдя из подъезда, Илья примостился на качелях. Он подождёт. Темно уже, пора бы Марине вернуться, кто же по ночам на лыжах катается? Но Марина не вернулась, и Илья, прождав её до утра и промёрзнув до костей, поехал в больницу к Вале.

Глава XVII. Танцы под луной

Бегучие огни

Марина радостно всматривалась в далёкие огни, забыв о холоде и не чувствуя больше усталости. Теперь она дойдёт и сядет в поезд. Вот только – поле перейти… Ноги не держали Марину, и она шлёпнулась. И тут – кррак! – лопнула дужка крепления. Не везёт ей сегодня. Придётся идти пешком. Ничего, она дойдёт. Ей только – поле перейти.

Марина связала лыжи бечёвкой и, взвалив на плечо, пошла пешком. Ноги утопали в снегу, лыжи больно врезались в плечо, а огни оставались всё так же далеки.

– Блуждающие огни, – устало думала Марина. А она-то радовалась… Это вовсе не поле, это замёрзшее болото! – поняла Марина. – Только на болотах бывают такие обманные огни, огни фантомы. Они зовут за собой одиноких путников и заманивают всё дальше… Ей никогда отсюда не выйти.

Она вдруг поняла, что никуда не идёт. Сидит на снегу и по детской привычке размазывает по щекам слёзы сжатым кулаком. «Сидеть нельзя, замерзнешь!» – сказала себе Марина. И вот она уже дома, на плите свистит, закипая, чайник… А может, это свистит ветер в полях?

Марина хотела встать – и не смогла. Ноги больше не желали слушаться, и Марина подумала, что если она умрёт, об этом никто не узнает и никто не будет плакать о ней, не будет её искать. Её никто не найдёт…

Танцы под луной

Дима нашёл Марину, завершая ежевечерний десятикилометровый круг на лыжах – он тоже любил хороший километраж и не давал себе поблажек. Вот и сегодня, вернувшись с работы позже обычного, поехал кататься. В лесу уже стемнело, но на просеке можно было разглядеть лыжню. Дима решил вернуться домой через поле. В свете серебряной луны оно казалось призрачным, ненастоящим, а Дима верил в чудеса. Вдруг ему повезёт – и он увидит эльфов, танцующих под луной!

С наслаждением вдыхая морозный воздух, Дима пёр напрямик через поле, чувствуя, как ноют усталые мышцы: все десять километров он бежал не останавливаясь. Достигнув поля, Дима разрешил себе перейти на шаг. И – нашёл Марину! Вернее, сначала он нашёл лыжи, аккуратно стянутые бечёвкой. Невдалеке от лыж темнел на снегу бугорок. Дима подъехал ближе. – Бабушка! Замёрзла!

Дима положил голову бабушке на грудь и услышал, как бьётся её сердце. – Живая! – с облегчением подумал Дима и, взвалив на плечи неподвижное тело, удивился: «Вот так бабулька – божий одуванчик. Невесомая, точно эльф. А рюкзак у эльфа – мама дорогая… И понёс её леший на ночь глядя на лыжах!

– Сейчас, сейчас, – торопливо шагая через поле, скороговоркой бормотал Дима. – Я вас чаем напою горячим, спиртом разотру – и всё пройдёт! А утром домой отвезу, на мерсе.

Как здорово, что он сегодня поехал, заставил себя, хотя ему страшно не хотелось: он поздно вернулся с работы и зверски устал. Хорошо, что поехал! Ещё бы немного, и она бы замёрзла. А она дышит! Дышит! – радостно повторял про себя Дима.

Заперев ворота на магнитный замок, Дима отнёс свою ношу в дом и бережно опустил на диван. В доме было тепло, в гостиной горел камин. Дима заботливо укрыл бабушку шерстяным ирландским пледом – с головой, чтобы скорее согрелась.

– Дим, кто это? Ты кого притащил? – в гостиную вошла девушка, чем–то неуловимо похожая на хозяина коттеджа.

– Сам не знаю, – признался сестре Дима. – Бабушка… Замёрзла. Сейчас размораживать будем.

Вдвоём они стянули с неподвижной женщины обледеневшую куртку (как же она в такой шла?), размотали тёмный старушечий платок – и ахнули: под мешковатой, мокрой и грязной одеждой оказалась удивительной красоты девушка с бронзовыми длинными волосами (Дима ни у кого не видел таких волос!). Под тёплым пледом щёки незнакомки порозовели. На виске подрагивала тоненькая жилка.

– Вот так бабушка! Колдунья. Медея! – обрёл дар речи Дима.

– Ну что же ты? Буди её поцелуем в уста, а я пойду поставлю чайник, – поддразнила Диму сестрёнка и убежала на кухню.

– Ну, давай, просыпайся, спящая красавица! – сквозь сон услышала Марина. – С неё портреты писать, а она в снегу валяется…

Медея

Кто–то настойчиво тряс Марину за плечо, и она открыла глаза. – «Ух ты! – восхищённо присвистнул кто–то у неё над ухом. – Глаза у нас золотые, как мёд! Ты не гречанка случайно? Только у греков – такие глаза…»

– Не знаю. Может да, может нет, – через силу улыбнулась Марина склонившемуся над ней парню. В его глазах, неотрывно смотрящих в глаза Марины, искрилось веселье. А у него красивые глаза…

– Калос иртатэ! (греч.: с приездом) – схохмил парень и, перейдя на греческий, заговорил взволнованно и быстро. Марина не поняла ни слова.

– Подожди, я не понимаю ничего…

– Не понимаешь? – огорчился незнакомец (сколько ему, интересно? Лет тридцать… или меньше?)

– У тебя странное произношение, – не удержалась согревшаяся под пледом Марина. – И не тарахти! Завёлся как радио. Эдо Афина, – съехидничала Марина (прим.: этими словами начинает радиовещание «Голос Греции»). Она не помнила, как оказалась в этом гостеприимном доме, но ей здесь было хорошо – впервые за последние пятнадцать лет…

– Значит, радио мы слушаем, – заключил довольный Дима. (Чтобы «поймать» афинское радио, недостаточно просто включить радиоприёмник: нужна хорошая антенна. Антенны у Марины не было, она вставляла в разъём приёмника длинную тонкую проволоку с расщеплённым на тонкие усики концом, который выпускала на улицу, защемив оконной рамой. Ещё надо было знать время передачи. Ещё – отыскать на шкале нужную волну. И тогда – в маленькой квартирке на окраине Москвы говорили Афины…

Марина не понимала быструю взволнованную речь диктора (афинские новости читались скороговоркой и так эмоционально, что их можно было слушать даже не зная языка). А после выпуска новостей на радио звучали песни (ради которых, собственно, и убегал на улицу тонкий проводок), от которых у Марины сжималось сердце. Песни были разные, но все они были – о любви. Одни переполняли душу светлой грустью, в других плескалось безудержное веселье, и Марина, чистя на кухне картошку, притопывала в такт ногой. И не представляла себе, как можно