В настоящем человеческом обществе это главное. Ничего больше и не нужно. Мик Джаггер знал, о чем поет: Trust in something or there’s going be war. Верь хоть во что-то, иначе начнется война. И ведь начнется! Сколько могут люди терпеть, что с ними обращаются как с дерьмом? А кто победит, угадать нетрудно – тот, у кого больше оружия.

Кирк свернул на Юнион-стрит. Половина магазинчиков закрылись из-за пандемии, далеко не каждый может начать все сначала. Так и год прошел – богатые стали еще богаче, бедные беднее. Это же ясно как день – если один богаче, то другой беднее. История повторяется с каждым новым кризисом, а те, кто наверху, начинают швырять подачки, вместо того чтобы возвращать людям работу.

Он достал одну из шести бутылок пива, придерживая руль коленями, свинтил крышку и сделал большой глоток.

Зимняя рыбалка… Охотнее всего он взял бы ружье и подстрелил пару косуль, но сейчас не сезон. Да и для рыбалки тоже – все эти дни стояли такие холода, что шутка насчет промерзшего до дна озера вполне могла оказаться не шуткой. Даже бухта Пенобскота[21] промерзла чуть не на метр, он сам видел в местных новостях. Если бы не бесконечный снегопад, вставай на коньки и катись хоть до Рокленда.

Он резко затормозил на красный свет и сделал еще один глоток. Дорогу, хохоча и визжа, перебежала стайка детишек с санками. Детям всегда весело – зима, не зима. А он много бы отдал, чтобы как можно скорее, лучше всего прямо завтра, наступила весна. Но дураку ясно – в этих северных краях об этом нечего и мечтать. Правильно сделала его бывшая жена, что переехала во Флориду. Представил ее в темных очках в “леопардовой” оправе на краю бассейна, опустил стекло, сплюнул и опять поднял. И ведь все на его деньги…

Видеть ее не хочу, подумал Кирк. Они и так уже несколько месяцев не разговаривали.

Женщины – есть ли на белом свете существа жаднее женщин? Только и умеют болтать о дискриминации, о равных правах, а когда дело доходит до того, чтобы самим деньги зарабатывать, тут ничего не могут. Но при разводе получают и масло, и деньги за масло. Ей плевать, существует ли он вообще или уже умер. Ее слова: не хочу иметь с такой жизнью ничего общего.

И он не хочет. Даже мышцы напряглись от раздражения. Раньше он не был так чувствителен к стрессу. Так и сказал доктору: все время ощущение, будто за мной погоня. Сердце, наверное. А может, гипертония. Ничего дурного с вашим сердцем, сказал тот. Пейте меньше кофе и алкогольных напитков.

И как это понимать? Рассуждает о пользе диеты и воздержания, а у самого рубашка на пузе чуть не лопается. Хорошо, этот хоть взял немного. Другие только и стараются обобрать до нитки.

Пиво кончилось. С последним глотком он проскочил светофор даже не на желтый, а на коричневый, как любил говорить Дикки, и одновременно зазвучал голос Брюса Спрингстина.

Подъехал к дому и вышел из машины. Дом не бог весть какой, две комнаты, кухня и большая прихожая, но ему хватает. Если бы не крыша, было бы совсем хорошо. Правый скат заметно просел, и сейчас, под тяжестью нападавшего снега, это особенно заметно. Летом надо будет приподнять домкратом и подвести еще один венец стропил. А еще лучше, перекрыть целиком. Все можно найти на свалке, особенно после того, как где-то снесут дом, – и брус, и монтировочные уголки. В принципе, надо начинать запасать материал уже сейчас.

Кирк подхватил пакет с покупками и, увязая в снегу, направился к дому. И сразу услышал жалобное мяуканье.

– Погоди, погоди, – пробурчал он, открывая незапертую дверь. – И для тебя кое-что найдется.

* * *

Адам подошел к окну и оперся бедром на широкую спинку кресла – единственный предмет в мансарде Матьё, который можно назвать мебелью. Все остальное – положенные на самодельные козлы доски и большой клееный щит. Да еще японский футон, рядом с которым почему-то стоит ярко-желтая стремянка. Должно быть, когда просыпаешься на полу, сразу тянет подняться повыше.

Адам повертел в руке недопитый бокал – больше пить не хотелось. Они уже и так прилично выпили.

– Ты где-то витаешь. – От неожиданности Адам вздрогнул: Матьё вышел из ванной совершенно неслышно. – О чем думаешь? По-прежнему работа? Или об отце?

– И то и другое… – вздохнул Адам.

Он попытался произнести это легко и естественно, но получилось плохо. В глазах по-прежнему стояли кадры из IKEA. И отец, конечно… Они с отцом никогда не были близки, но как только с ним что-то случалось, Адам ужасно нервничал. Вроде бы ничего страшного, все пройдет, но после разговора с матерью не отпускало ощущение тяжести, будто на плечах лежит здоровенный камень.

Адам рассеянно глянул в окно. Почти все окна темные. Неужели парижане так рано ложатся? Вполне может быть. Но есть и другое объяснение: многие дома в центре Парижа скуплены русскими богачами. Если они там и живут, то самое большее пару недель в году. Что ж, разумно: когда нет войны, лучше всего инвестировать в недвижимость. Потому нечего и удивляться, в Нью-Йорке на Манхэттене та же история. Да и в Париже, тут квартиры сдают, найти можно, но цены заоблачные. Если влюбленная пара захочет снять квартиру на уик-энд в этой воспетой романтиками столице любви, ей придется работать столько, что на эту самую любовь не останется ни времени, ни сил.

Матьё так же тихо подошел со спины и положил руку ему на шею.

– Мышцы у тебя совершенно окоченели, – сообщил он. – Как у трупа. Трупное окоченение.

Шутка, конечно, но, с учетом момента, более чем неуместная.

Адам уже неделю не мог расслабиться. Появляющиеся в печати подробности массового расстрела детей только усиливали тревогу. А как себя поведут другие пациенты? Преследовало почти забытое с детства ощущение: по коже ползут мурашки.

За всю неделю единственная радость – позвонил Матьё и пригласил в кафе. Никаких извинений – дескать, прости, долго не давал о себе знать, не звонил и не отвечал на звонки. Творческий период, старина… Что ж, если постараться, можно и это посчитать за извинение. Ну если не извинение, то, по крайней мере, объяснение: душой овладела пламенная страсть к созиданию.

Матьё смотрит на их отношения совершенно по-иному, он с самого начала дал понять, что отношения отношениями, но свобода прежде всего. Даже не с самого начала, а еще до начала. Извини, старина, но я никуда