передать мозг нам. Послали экстренный запрос в комиссию по этике – мол, экстраординарные обстоятельства, общественная безопасность и тэдэ и тэпэ. Те, как всегда, тянут с ответом. Ты же понимаешь, вопрос стоит гораздо шире: на что мы имеем право, а о чем лучше не заикаться. Правила нельзя нарушать, но… но у нас же два трупа среди добровольцев! И дети…

Селия осеклась, вслушалась в собственные только что отзвучавшие слова, и ее зазнобило.

– Что да, то да, – со вздохом согласился Адам. – Я с детства мечтал заниматься наукой, но если бы мне рассказали про наши проблемы… даже не знаю… Может, сидел бы и подбивал дебет с кредитом в каком-то из отцовских ресторанов.

– Но ты же знал, что всякое бывает. Не только такой кошмар, как сейчас у нас, а что-то другое… Загубленные без нужды животные и все такое прочее.

Адам задумался.

– Наука… ну да, всякое бывает. Как и в жизни. Но вековой опыт показал, что нет ничего постояннее. Истина вечна.

– Тебе надо было пойти в теологию, – улыбнулась Селия. – Вот уж где вечные, постоянные и неопровержимые истины. И мышей не надо гробить.

– Пожалуй… – Адам тоже улыбнулся, но улыбка получилась невеселой.

– А еще лучше – в буддисты. В тибетские монахи. Сидишь с плошкой риса и всем доволен.

– Ну да… пока не заметишь другого аппетитного монаха. Или не понюхаешь гамбургер, к примеру.

Селия рассмеялась, на этот раз искренне.

– Ладно, Адам, мы отвлеклись от темы, тебе не кажется? Я позвоню попозже.

– Чао…

Он нажал на кнопку отбоя.

Селия посмотрела в окно. На выцветшем голубом небе медленно плыли редкие облака, похожие на парусные корабли с темными днищами. У причала медленно разворачивался огромный паром из Чарльзтауна. Чайки, отчаянно переругиваясь, то и дело пикировали в ледяную воду. День наверняка будет на славу, надо уговорить Мохаммеда взять с собой ланч и пойти на пирс. Солнце, пусть и зимнее, все равно солнце. Она улыбнулась, представив недоуменные лица прохожих, хотела было вернуться к работе и вздрогнула: заверещал мобильник. Незнакомый номер, но первые цифры 508 – Кейп-Код. В животе похолодело.

– Селия? Добрый день. Это Элеонор, соседка вашего папы, я хотела…

– Что случилось?

– Не волнуйтесь, ничего страшного. Он уже дома. Я только хотела рассказать… вам надо знать. Я встретила его в нашем супермаркете, ну вы знаете, Stop&Shop. У него не оказалось с собой денег. Я одолжила, естественно, а потом… он никак не мог найти машину. Я поехала с ним. Теперь он дома, отдыхает… я присмотрела.

Присмотрела… Почему-то это словечко испугало Селию больше, чем рассказ соседки.

– Я сейчас приеду.

– Нет-нет, что вы, никакой необходимости. Вы ведь в Бостоне, не так ли? Но… наверное, ему нужно обратиться к доктору… Барри говорит, не лезь не в свое дело, Элеонор, но это же ваш папа, и…

– Спасибо, Элеонор. Правильно сделали, что позвонили.

– Я могу зайти и вечером, и завтра утром, так что вам не надо приезжать.

– Не знаю… я… не надо…

День забит как никогда. Не меньше десяти встреч, три совещания.

– Как это – не надо? Мне совсем не трудно, наоборот.

– Я верну вам деньги…

Элеонор засмеялась.

– Он уже все вернул. Забыл дома бумажник. Хотел даже чаевые вручить.

– Ну хорошо… еще раз спасибо.

– Простите, дорогая… Мне не следовало вас беспокоить.

На глаза навернулись слезы. Селия судорожно вздохнула, пытаясь сдержать их.

– Что вы, что вы… наоборот, я вам очень благодарна.

– Вам надо знать: мы тут все очень любим Теда. Ваш папа замечательный, солнечный, сама доброта.

* * *

Ровно в шесть подал голос будильник. Дэвид Мерино, не открывая глаз, поднял растопыренную ладонь в призрачной надежде: а вдруг телефон подчинится этому урезонивающему жесту и перестанет? Как бы не так. Пришлось дотянуться и заставить телефон замолчать.

Откинулся на подушку и досадливо застонал. Надо же быть таким идиотом, знал же, что в семь тридцать назначена важная встреча.

Приступ вдохновения. Хотя правильнее было бы назвать его ночное приключение не приступом, а припадком.

Волосы у девушки были собраны в тугой узел на затылке, как у балерины. Он, конечно, поздоровался – в лифте никого, кроме них, не было. Розовая подростковая помада и… что это за духи? Тонкий, экзотический, то ли цветочный, то ли фруктовый аромат…

– Извините, ради бога, – не удержался Дэвид, – что у вас за духи?

– Ив Сен-Лоран. Mon Paris.

Еле заметный европейский акцент. И это безошибочное мон Пари… Софи? София?

О господи… если бы ему было лет на двадцать поменьше. И что? Они вдвоем в лифте, а Дэвида передергивало от ставшей за последние годы привычной картины: в тесном пространстве стоят несколько человек и, не глядя друг на друга, тычут пальцами в дисплеи телефонов.

Софи, наконец вспомнил он. Она из Голландии.

Десятью этажами ниже он пригласил ее на коктейль. Зачем? Вызов самому себе, желание продемонстрировать неутраченную вирильность?

Опять ожил будильник – оказывается, он по ошибке нажал не на кнопку отбоя, а на “отложить”. Зануда. Так и будет верещать каждые пять минут, если не встать, не открыть глаза и не ткнуть в нужную иконку. Ладно, черт с ним.

Естественно, болит голова. Ничего страшного. Кофе, тайленол[23], пережить можно.

Попытался вызвать в памяти ее лицо. Синие, как цветы льна, глаза.

И номер телефона оставила. Но звонить он не будет.

Звонить не надо, а вот завести с кем-то близкие отношения – это подумать стоит. Пока не поздно. Он видел несколько примеров: человек бодрится, прыгает, изображает вечную молодость, а потом, чуть ли не на раз-два-три, обнаруживает себя старым, больным, но главное – одиноким. Даже словом обменяться не с кем. Однако двадцатипятилетняя блондинка из Роттердама, возможно, не лучшее решение. Это Дэвид понял, когда она собралась ехать домой. Он проводил ее до такси, она даже подвинулась, чтобы уступить ему место рядом, но он улыбнулся и пожелал ей спокойной ночи.

Дэвид открыл глаза и вслух произнес:

– Звонить не буду.

Постарался придать голосу здоровую мужскую уверенность, хотя почти не сомневался, что позвонит.

Один раз он уже испытал семейное счастье. Брак продлился меньше месяца. Тогда он был очень молод, а невеста еще моложе. Не самое удачное сочетание. Потом переплатил адвокату, наверное, впятеро – мстительность оскорбленной в лучших чувствах женщины, даже очень молодой, не знает границ.

Несколько лет после развода он даже думать не хотел о женитьбе или хотя бы о постоянной спутнице жизни, лишь короткие, ни к чему не обязывающие связи. Как только возникала хотя