Наконец он останавливается перед стеной, на которой представлены графические обозначения Тайных Имен, нанесенные золотом на разноцветные плитки размером с ладонь. Сумангуру трогает одну из плиток.

Таваддуд видит в атаре, как на его защите появляется и растет черное пятно. Дикий код.

— Его Печать не выдержит! — восклицает она. — Господин Сумангуру, выходите! Рамзан, помоги!

Гогол Соборности начинает нажимать на плитки. Одна из них поддается под его пальцами. Сапфировые щупальца Алайль обвиваются вокруг его рук, но он полностью погружен в расследование. Вскоре раздается щелчок, и часть стены сдвигается в сторону, открывая темную нишу. Сумангуру протягивает к ней руку, другой рукой стряхивая с себя сапфировые завитки. Через мгновение он уже проходит сквозь пелену Печатей, держа в руке металлическую птицу.

Таваддуд она кажется меньше, чем в ее воспоминаниях, но для птицы она достаточно велика — длиной с предплечье, с загнутым клювом и раздвоенным хвостом. Глаза закрыты тонкими золотыми веками.

— Арселия?

Таваддуд берет птицу в руки. Она ожидала ощутить холодный металл, однако перья на спинке кажутся живыми, острыми, но теплыми, а маховик в груди гудит ровно, словно быстро бьющееся сердце. Таваддуд гладит птицу, пытаясь успокоить, но безуспешно. Что бы ни произошло с Алайль, у нее было время все скрыть. Ее благоразумная половина.

— Объясните мне, что такое «карин», — требует Сумангуру, указывая на птицу. — Простыми словами.

— Карин — это… джинн-компаньон, сплетенный с мухтасибом, — произносит Таваддуд слегка дрожащим голосом. — Карин и мухтасиб — одно существо, образованное еще в детстве при помощи сплетателя.

— То, о чем вы говорите, запрещено для нас и допустимо только для Праймов, — говорит гогол Соборности. — Возможно, для зачистки города имеется больше оснований, чем я полагал. Для чего это делается?

— Таков обычай, — отвечает Таваддуд. — Он символизирует союз между двумя народами. Кроме того, это позволяет мухтасибам регулировать экономику города. Видеть атар так, как его видят джинны, наблюдать поток информации, тени любых предметов в атаре, деньги, продукты, труд, людей. — Она оглядывается на Рамзана. — Все это можно видеть непосредственно, а не через примитивные инструменты вроде атар-очков.

Сумангуру раскатисто смеется, его гулкий голос разносится по дворцу.

— Материя и разум. Дуализм. Примитивное разграничение. И то и другое определяется просто информацией. Вы хотите сказать, что в этом существе, в этом карине содержатся остатки разума Советницы?

— Нет, — возражает Таваддуд. — Я хочу сказать, что карин является частью разума Советницы.

Здесь что-то не так. Почему он не знает столь простых вещей?

— Превосходно, — говорит Сумангуру. — Кающийся Рамзан, в этом дворце найдется спокойное место, где нас никто не потревожит?

— Господин Сумангуру, прошу прощения, — отвечает Рамзан, — я как официальный следователь вынужден спросить, что вы намерены сделать. Я не могу позволить вам…

Сумангуру выпрямляется во весь рост.

— Вероятно, члены Совета не объяснили вам ситуацию, — грохочет он. — Мы не такие, как наши сестры сянь-ку, мы намного жестче. Кое-кто считает, что Великая Всеобщая Цель требует зачистки этого города. Если я не сумею обнаружить врагов Цели, к этому мнению могут прислушаться. Я достаточно ясно выражаюсь?

По мыслеформе Рамзана пробегает рябь.

— Госпожа Таваддуд…

Она внезапно вспоминает, откуда знает этого джинна. Когда он начинал адаптироваться к своей мыслеформе, ей, чтобы соответствовать его образу, приходилось надевать маску и разрисовывать тело. Она принимала его на балконе, поскольку джинну нравилось ощущение солнечных лучей на коже.

— Если вы откажетесь помочь, — медленно произносит она, — то у вас будут проблемы со мной и моим отцом. Я, безусловно, не занимаю официальной должности в Совете, но, могу вас заверить, пользуюсь доверием отца, — она поднимает кольцо джинна, — так же, как и доверием Совета. Не говоря уже о том, что господин Сен мой близкийдруг. — Она сладко улыбается джинну, как это делает ее сестра, когда прибегает к угрозам. — Я достаточно ясно выражаюсь?

Рамзан издает негромкий хриплый треск.

— Конечно, — отвечает он. — Прошу меня простить. Просто меня не достаточно полно проинформировали, вот и все.

— Господин Сумангуру, — шепчет Таваддуд, — было бы неплохо, если бы вы поделились со мной своими намерениями.

— Но это же очевидно, — говорит Сумангуру. — Я собираюсь допросить свидетеля.

Дворец Алайль оказывается даже больше, чем резиденция отца Таваддуд, — настоящий лабиринт прозрачных цилиндров, сфер и возвышающихся пирамид.

Кающийся ведет их по просторной, залитой солнцем галерее со скульптурами, где они встречают еще одну мыслеформу джинна — облако, состоящее из пурпурных и белых цветков. Фигура Рамзана расплывается, смешиваясь с проходящим силуэтом, а когда он возвращается к своему мозаичному облику, его движения становятся лихорадочно-торопливыми.

— Совет запрашивает рапорт о продвижении расследования, — сообщает он. — Я должен вас оставить на некоторое время. По правде говоря, это к лучшему, если господин Сумангуру намерен сделать нечто… необычное. Таким образом, я не буду знать о том, что происходит, если меня об этом спросят. Я позабочусь, чтобы мои подчиненные обеспечили вам уединение. Вольер для птиц вы найдете за дверью в конце галереи.

— Спасибо, Рамзан, — благодарит Таваддуд. — Ваша преданность интересам Сирра не будет забыта.

— К вашим услугам, — отвечает джинн. — А про себя могу сказать, что один приятный день тоже не забыт. Тогда вы любезно показали, какие новые перспективы открываются для меня.

— Это останется нашей тайной, — говорит Таваддуд, заставляя себя улыбнуться.

В вольере их встречает оглушительный шум: какофония пронзительных птичьих криков и хлопанье крыльев. Это сводчатое помещение с высоким стеклянным куполом около сотни метров в диаметре. Большую часть нижнего уровня занимают фантастические растения из пораженной диким кодом пустыни и толстые сходящиеся и расходящиеся пурпурные трубы, генерирующие синтбиотическую жизнь старой Земли, одичавшей в отсутствие хозяев. Несколько деревьев-мельниц медленно вращаются, и ветвистые кроны окрашиваются то в янтарно-желтый, то в темно-красный.

Стая рухов мгновенно замечает вошедших Таваддуд и Сумангуру. Эти существа здесь повсюду, и они совершенно разные: от крошечных сапфировых насекомых до похожих на скатов гигантов, парящих под самым потолком. В первый момент Таваддуд приходится прикрывать лицо рукой, чтобы защититься от шквала крыльев, но затем она выкрикивает Тайное Имя, и стая рассеивается и умолкает, превратившись в клубящееся среди деревьев облако.

В центре вольера имеется небольшая площадка, где стоит изящный белый столик, несколько стульев и жердочка. На нее Таваддуд и усаживает Арселию. Птица все еще не открывает глаза, только цепляется лапами за перекладину и бьет крыльями, чтобы сохранить равновесие.