– Я застрелила Уилла, – продолжаю я. – Он был под воздействием симуляции. Я убила его. Он сам собирался застрелить меня, но я его убила. Убила своего друга.

Уилла, со складкой меж бровей, зелеными, как сельдерей, глазами и способностью по памяти цитировать любое место из манифеста Лихачества. Живот схватывает так, что я едва не начинаю стонать. Вспоминать его – больно, до самых кончиков пальцев.

Мне приходит в голову другая мысль, еще хуже. До сих пор я этого не понимала. Я была готова скорее умереть, чем убить Тобиаса, но такая мысль не пришла мне в голову, когда дело касалось Уилла. Я решилась убить его за долю секунды.

Я чувствую себя нагой. Я не понимала, что ношу тайны поверх себя, как доспех. Когда их нет, всем видно, кто я такая на самом деле.

– Благодарю за честность, – тихо говорят все.

Но Кристина и Тобиас молчат.

Я встаю со стула. У меня уже не кружится голова, как только что. Эффект сыворотки почти прошел. Толпа расступается. Я ищу выход. Обычно я не убегаю от неприятностей, но сейчас мне хочется провалиться сквозь пол.

Все начинают выходить из зала. Но Кристина остается на своем месте. Пальцы сжаты в кулаки, и только сейчас начинают разжиматься. Ее взгляд встречается с моим, но глядит сквозь меня. В ее глазах слезы, но она не плачет.

– Кристина, – говорю я. Извини, все, что приходит мне в голову, но это слово в такой ситуации скорее оскорбление, чем просьба о прощении. Извиняться можно, когда ты кого-то локтем толкнула или перебила. Я хочу сделать что-то серьезнее, чем просто извиниться.

– У него был пистолет, – объясняю я. – Он убил бы меня. Он был под воздействием симуляции.

– Ты убила его, – говорит она. Ее слова словно взрываются, вылетая у нее изо рта. Она смотрит на меня так, будто впервые видит, и отворачивается.

Девушка помоложе, такого же роста и с таким же цветом кожи, берет ее за руку. Младшая сестра Кристины. Я видела ее в День Встречи. Тысячу лет назад. Остатки сыворотки правды все еще действуют, у меня в глазах плывет. А может, это просто слезы.

– Ты в порядке? – спрашивает Юрайя, появляясь из толпы и касаясь моего плеча. Я не видела его с момента начала симуляции, но во мне нет сил даже поприветствовать его.

– Ага.

– Эй, – он сжимает мое плечо. – Ты сделала то, что должна была, так ведь? Спасла нас от участи стать рабами эрудитов. Она тоже это поймет, со временем, когда боль станет не такой острой.

Я не могу даже кивнуть в ответ. Юрайя улыбается мне и уходит. Несколько лихачей подходят, их слова звучат как благодарность. Может, похвала. Может, они пытаются меня успокоить. Другие обходят меня стороной, глядя на меня с подозрением.

Люди в черной одежде передо мной сливаются в одну массу. Я опустошена. Во мне ничего не осталось.

Рядом со мной оказывается Тобиас. Я беру себя в руки, готовясь к его реакции.

– Нам вернули оружие, – сказал он, протягивая мне нож.

Я сую его в задний карман, боясь встретиться взглядом с Тобиасом.

– Можем поговорить об этом завтра, – настаивает он. Тихо. Тихий голос – знак опасности, когда дело касается Тобиаса.

– Хорошо.

Он кладет руку мне на плечи. Я нащупываю рукой его бедро и притягиваю его к себе.

Крепко держусь за него, пока мы идем к лифту.

Он находит нам две койки в конце коридора. Мы ложимся, наши головы соприкасаются, но мы молчим.

Когда я убеждаюсь в том, что он заснул, я выскальзываю из-под одеяла и иду по коридору, мимо десятка спящих лихачей. Нахожу дверь, ведущую на лестницу.

Мышцы начинает жечь, легкие с трудом вбирают воздух. Но впервые за последние дни я чувствую облегчение.

Может, по ровной местности я и хорошо бегаю, но ступени – совсем другое дело. Пройдя двенадцатый этаж, я останавливаюсь, чтобы растереть сведенные судорогой бедренные мышцы и перевести дыхание. Ухмыляюсь, чувствуя жжение в ногах и груди. Боль надо вышибать болью. Не слишком логичное предложение.

Когда я добираюсь до восемнадцатого, впечатление такое, что нижняя часть тела превратилась в желе. Я ковыляю, входя в зал, где меня допрашивали. Никого нет, но скамьи на месте, как и стул, на котором я сидела. Сквозь облака светит луна.

Я ставлю руки на спинку стула. Простой стул, деревянный и немного скрипит. Как странно, что столь простая вещь оказалась инструментом в деле, в котором погибли одни мои отношения и серьезно пострадали другие.

И так плохо, что я убила Уилла. Мне не хватило быстроты реакции, чтобы принять другое решение. Теперь мне жить с этим, осуждаемой окружающими и самой собой. Ничего уже не будет прежним.

Правдолюбы поют хвалу истине. Вот только никогда не скажут о ее цене.

Край стула впивается мне в ладони. Оказывается, я сжимаю его сильнее, чем думала. С секунду я смотрю на него, а потом поднимаю и закидываю на здоровое плечо, ножками вверх. Оглядываю зал в поисках лестницы. Но вижу лишь амфитеатр, подымающийся к стенам в стороны.

Дохожу до верхнего ряда скамеек и подымаю стул над головой. Подпрыгиваю, толкая его вверх, и он оказывается на подоконнике. Болью напоминает о себе плечо. Не надо было мне дергать раненой рукой. Но сейчас надо думать о другом.

Я делаю усилие, подтягиваюсь на дрожащих руках и, наконец, забираюсь на подоконник. Пару секунд просто лежу, судорожно глотая ртом воздух.

После я встаю и рассматриваю весь город. Русло высохшей реки изгибается вокруг здания и исчезает вдали. Над грязью протянулся мост, выкрашенный облезшей красной краской. На другой стороне здания, по большей части – пустующие. Сложно представить себе, но когда-то в городе было столько людей, что они могли заполнить их.

На мгновение я позволяю себе вспомнить допрос. Опустошенное лицо Тобиаса. Его гнев, который он сдержал, потом, чтобы не свести меня с ума. Пустой взгляд Кристины. Шепот. «Благодарю за честность». Легко говорить, когда происходящее не касается тебя лично.

Я хватаю стул и выкидываю его наружу, еле слышно вскрикнув. Вскрик перерастает в крик, а потом – в вопль. Я стою на подоконнике в Супермаркете Безжалостности, крича во все горло, пока глотку не начинает жечь. Стул летит вниз и наконец ударяется о землю, разлетаясь на куски, будто стеклянный. Я сажусь на подоконник, наклонившись в сторону оконного проема, и закрываю глаза.

Вспоминаю об Але.

Интересно, сколько он стоял на краю утеса, прежде чем прыгнул в Яму.

Наверное, долго. Вспоминал самое худшее, что сделал в жизни. Кстати, он чуть не убил меня. Вспоминал и самое лучшее. Храбрые, героические поступки. И потом решил, что устал. Не жить, но – существовать. Устал быть Алом.

Я открываю глаза. Гляжу на еле заметные внизу обломки стула. Впервые в жизни я чувствую, что понимаю Ала. Надоело быть Трис. Я наделала гадостей. Я не могу это исправить. Они стали частью меня.