Но в действительности он не менее нас был изумлен этим молчанием и полным отсутствием какого бы то ни было указания на живущих здесь людей, так что был очень озабочен: что делать со всеми этими ящиками? Но он старался быть непроницаемым, и в этом была его сила. Корлевен стал бродить вокруг лежавшей на боку шлюпки; мы последовали за ним. Это была очень старая лодка, уже вышедшей из употребления формы, с широкими боками и приподнятым носом, хорошо защищавшим от морских волн; последовательные слои смолы, дегтя и краски, которыми она была покрыта, одевали ее толстой корой, кое-где исцарапанной и покрытой плешинами. Кузов ее в разных местах был заплатан металлическими листами, прибитыми и проконопаченными паклей со смолой; можно было подумать, что листы эти были вырезаны из каких-нибудь больших жестянок из-под консервов.

― Черт возьми! Не новое же это сооружение! ― сказал Корлевен, показывая нам на кормовую доску, на которой можно было скорее угадать, чем прочесть вырезанную в дереве надпись, уже наполовину заполненную краской. Флогерг разобрал:

КАРОЛИНА

С. СЕРВАН

1865

― Это превосходит все остальное! ― воскликнул Корлевен. ― Лодка из Бретани! Не мало месяцев прошло с той поры, как корабль ее покинул порт, знаменем которого является башня Солидора. Бедное суденышко! Кто бы мог предсказать мне, что в двенадцати тысячах километров от моей родины я найду рожденный ею кусок дерева!

Голубые глаза его смягчились при виде этого старого кузова.

― Но где же, ― снова заговорил он, ― прячется наш командир гавани, наш лоцман, наш переводчик, явившийся к нам сегодня ночью? Не во сне же видели мы его, черт возьми! Лодка эта является достаточным доказательством.

― Я полагаю, ― флегматично заметил Гартог, ― что забавные дела вновь начнут совершаться, потому что вот этот господин...

Какой-то человек, не торопясь, мерными шагами спускался к берегу. Он был одет в хаки. Голые ноги были обуты в изношенные туфли, из дыр которых около носка торчал большой палец. На голове была старая морская фуражка с выцветшими в течение лет черными шелковыми галунами, с металлической позеленевшей кокардой. На обшлагах рукавов виднелись широкие золотые галуны, ярко отчищенные. Курчавые седоватые волосы обрамляли темное лицо, толстогубый рот, приплюснутый нос, черные как уголь глаза; широкие симметрические шрамы шли по его лицу параллельными полосами. Кроме того, в ушах он носил тяжелые раковины, и это было последним штрихом, обрисовывающим его по меньшей мере неожиданную физиономию, которой он, впрочем, казался вполне довольным.

Он лениво подошел к нашей группе и, став перед нами, заложил обе руки в карманы и произнес на неопределенном диалекте следующие мало вразумительные слова:

― Га! Га!..

И это было все. Заметивший его Кодр бросил свой багаж и поспешил к нему на своих кривых ножках.

Очутившись лицом к лицу, эти столь несходные существа с интересом оглядели друг друга; черное лицо осветилось улыбкой, показавшей два ряда белых зубов.

― Здравствуй! ― любезно сказал он.

― Здравствуй! ― любезно ответил старый ученый.

― Сигаретку?.. ― спросил туземец.

― Нет... сигару, ― ответил Кодр, протягивая ему великолепную гавану.

Откровенная радость блеснула на темном лице. Черный осторожно снял с сигары бумажное кольцо, надел его на свой палец, посмотрел на него; потом он понюхал коричневую цилиндрическую сигару, потрещал ею около своего уха с видом знатока, и, наконец, тщательно разломав сигару на три куска, положил один из них в рот и с наслаждением стал жевать.

― Великолепная! ― удостоил он оценить ее.

Кодр осматривал его со всех сторон. Он взял его руку и стал рассматривать ее, точно хотел прочесть будущее по линиям ладони; потом он снял с головы черного фуражку и ощупал его череп с видом опытного френолога; потом слегка приподнял его веки: все это черный выносил, не теряя прекрасного расположения духа. После этого Кодр спросил:

― Полинезиец?

― Да, ― ответил черный.

― Какого острова?

― Мангарева, из Туамоту.

― Ну, конечно, ― презрительно сказал Кодр, ― ввезенная сюда раса.

Он снова надел на голову черного фуражку и сказал ему очень учтиво:

― Не представляете ни малейшего интереса.

Потом он круто повернулся на каблуках и вернулся к своему багажу.

Черный остался стоять с разинутым ртом. К нему подошел Корлевен.

― Как твое имя?

― Торомети!

― Ты хорошо говоришь по-французски.

― О, да, очень хорошо! ― с убеждением сказал черный.

― Это ты боксировал нас сегодня ночью?

― Это я.

― Но ты был не один; где твои люди?

Черный взглянул на часы в виде толстой луковицы, которые вынул из кармана панталон.

― Еще не время, ― просто сказал он и направился к ящикам, которые стал обходить кругом.

― Господин начальник гавани не болтлив, ― сказал Флогерг.

Капитан «Зябкого», закончив выгрузку и получив инструкции от доктора Кодра, собирался вернуться на борт вместе со своей командой. Хотя он отплывал обратно только вечером, так как ему надо было еще успеть запастись пресной водой и свежими овощами, однако, он предпочитал держать свою черную команду на корабле, опасаясь, чтобы братание с туземцами не привело всех их к слишком обильным возлияниям.

― Эй, адмирал! ― сказал капитан островитянину. ― Это тебе, что ли, платят за все то, что ты нам перечислял вчера?

Назвавший себя именем Торомети во второй раз взглянул на свою луковицу и повторил:

― Еще не время.

― Ладно, ― сказал капитан. ― В таком случае тебе заплатят, когда приедут за продовольствием. Нет ли мелочной лавочки для моряков в твоих владениях?

― Есть, ― лаконически ответил тот.

Не знаю, право, что нас больше удивило; то ли, что на берегу была лавочка с продуктами, необходимыми для заходящих в гавань судов, или то, что этот черный великолепно знал морские термины, так как капитан слова «молочная лавочка для моряков» произнес по-английски: «ship-chandler».

Шлюпки вернулись на корабль, и мы впятером остались около груды выгруженных ящиков; тогда Торомети, в третий раз посмотрев на часы, вынул из кармана свисток и извлек из него резкие звуки.

Мы тотчас увидели, как по горным тропинкам сбегают к бухточке четыре черных несуразных парня, полуголых, но убранство которых могло бы при некотором нашем желании сойти и за форму, потому что у всех их на головах были старые форменные фуражки, вокруг туловища ― кожаный с заржавленными бляхами пояс, на котором висела сабля, ударявшаяся об их голые лодыжки. Что же касается до их лиц, то, если не считать того, что волосы их были более черны, а щеки менее покрыты шрамами, они были похожи на Торомети, как разные тома одного и того же издания.