– Да, – проговорила Шенна. – Знаю.

– Ты поэтому грустишь? Вы с папой поссорились?

– Нет, не ссорились. С твоим папой теперь никто не ссорится, – безнадежно отозвалась Шенна, глядя туда, где исчез в облаках «ночной сокол». – По-моему, в том и беда.

Дом оседал. Двести лет без ремонта. Почерневшие от смога стены впитывали свет единственного треснувшего уличного фонаря, не отражая. Кривоватый прямоугольник высился в мутной ночи, словно окно в забвение.

Хэри стоял на искрошенной мостовой переулка, глядя туда, где было окно его комнаты: квартира 3F, третий этаж, дальняя дверь от лестницы. Три комнаты и встроенный шкаф, куда едва помещалась койка восьмилетнего мальчишки. В этом шкафу он жил еще месяц после своего шестнадцатого дня рождения.

И окно, которое открывалось бесшумно, только если очень постараться; будь его глаза чуть позорче или свет чуть поярче, он точно различил бы следы от веревки на древнем алюминиевом подоконнике.

Моток той веревки до сих пор врезался в ребра из тайника между тонким армейским матрасом и стальным каркасом раскладушки. Веревка десятки раз спасала ему жизнь. Порой единственное, что могло спасти от приступов отцовского убийственного гнева, это запереть комнату изнутри и через окно вылезти на улицу. Там, среди шлюх, наркоманов, извращенцев, молодой Хэри чувствовал себя в большей безопасности, чем рядом с отцом.

Лучше так, чем дышать безумием в закрытой квартире.

– Я когда-то думал, – проговорил за его плечом Тан’элКот, – что понимаю, почему мы приходим сюда. Я думал, что ты хочешь напомнить себе, какой необыкновенный путь проделал в жизни. Отсюда можно видеть и начало этого пути, – он мотнул головой в сторону дома, потом обернулся и глянул на шпиль главного здания Студии в трех километрах от края трущоб, – так и пик твоих достижений. Контраст, мягко говоря, потрясающий. И все же это явно не приносит тебе удовлетворения.

Хэри не требовалось видеть Тан’элКота, чтобы знать, какое выражение застыло на его лице: маска вежливого интереса, скрывающая хищный голод. Бывшего императора живо и непрестанно интересовало все, что может причинить его спутнику боль. Хэри не обижался; он знал, чем заслужил такой интерес.

– Я прихожу сюда не за этим, – мрачно отозвался он.

Он оглянулся, озирая полуразвалившиеся дома, склоненные над трещиноватой мостовой, полутемные бары в подвальчиках на каждом углу, где под громовую музыку топтались на одном месте, на банк провизии, где родители с пустыми глазами и их молчаливые дети выстраивались в очередь на завтрак, до которого оставалось еще два часа. Невдалеке шевельнулась куча тряпья, разоблачая синяка в последней стадии долгого падения – суматошно бегающий слепой взгляд выжженных метанолом глаз, нос и верхняя губа проедены гноящимися язвами насквозь. Синяк вытащил из пластикового пакета свое сокровище – пропитанный горючкой грязный платок – и, содрогаясь, прижал ко рту, вдыхая испарения.

Хэри приподнял руку – и тут же опустил. Этот короткий, безнадежный жест будто охватывал весь район Старой Миссии.

– Порой приходится себе напоминать, что до дна очень далеко.

Припомнилась старая шутка, исполненная такой горечи, что весь юмор вытек: «Падать-то легко – приземляться бывает трудно…»

– Собрался прыгнуть? – медленно промолвил Тан’элКот.

Хэи пожал плечами и двинулся дальше. Ровер, жужжа, последовал за ним, механически держа дистанцию. Тан’элКот шел рядом, двигаясь с тяжеловесным величием крейсера на малом ходу.

– И зачем ты притащил сюда меня? Надеешься, что я из ненависти попробую тебя убедить?

– А то нет?

Прищурившись, Хэри уставился на вышагивающего рядом великана. Тан’элКот был одет в вязаный свитер и вельветовые брюки модника-профессионала, темная грива собрана в старомодный конский хвостик. Возраст смягчил резкие очертания его лица, но титаническое сложение бога, которым он был когда-то, сохранилось. Металлические ленты модамп-упряжи, которую Тан’элКот носил поверх свитера, блестели в свете фонарей, будто кираса. Казалось, что мостовая дрожит под его поступью.

– Разумеется, да, – легко согласился Тан’элКот.

В дружеском молчании они прошли еще квартал, то выходя на свет, то ныряя в тень.

– Я мечтал о твоей погибели, Кейн, – проговорил наконец Тан’элКот. – Я жаждал ее, как проклятые души в вашем христианском аду жаждут забвения. Твоя смерть не вернет мне Империи, не возвратит мне любви Детей моих, но она облегчила бы – хоть на те мгновения, покуда твоя жизнь утекает из моих пальцев, – страдания моей ссылки. – Он опустил голову, словно вглядываясь в трещины на асфальте. – Но… свершив это единожды, я останусь опустошен. Мне больше не о чем будет мечтать.

Хэри обошел пару алкашей, которые прислонились друг к другу, будучи не в силах решить, пойти домой или рухнуть прямо на улице. Тан’элКот легко смел обоих с дороги. Вслед ему понеслось что-то неразборчивое и злое. Хэри и Тан’элКот двигались дальше.

– И кроме того, – пробормотал великан, – признаюсь, я буду скучать по тебе.

– Да ну?

– Увы, да. – Он вздохнул. – Я нахожу, что все более и более живу прошлым. Воспоминания – единственное утешение моего заточения. Ты единственный, с кем я разделяю их. Единственный из живущих, кто воистину помнит – воистину ценит, – кем я был прежде. – Он смиренно развел руками. – Сантименты, да? Какой мерзкой тварью я стал!

Эта стрела попала, на вкус Хэри, слишком близко к цели. Пару кварталов оба шли молча.

– Ты не… – раздумчиво начал Хэри, но осекся. – Ты никогда не думал вернуться?

– Думал. Я никогда не переставал думать о доме. Анхана – край, где я родился и переродился. Мучительнейшая из ран, нанесенных мне жизнью, – знать, что я никогда больше не почувствую тех ветров, никогда не согреет меня родное солнце, никогда нога моя не коснется той земли, никогда! Я прожил бы здесь счастливым остаток дней, если бы только знал, что последний свой вздох отдам Анхане. – Могучие плечи Тан’элКота поднялись и опустились. – Но это лишь пустая фантазия. Даже если твои хозяева позволят такое, Возлюбленные Дети более не нуждаются во мне. Церкви я нужнее как символ, нежели как воплощенный бог. А бог еще существует: сила Ма’элКота суть функция соединенного преклонения моих последователей. Жрецы Ма’элКота по сей день дают выход этой энергии, творя чудеса во время молитвы перед моими образами – верней сказать, Его образами, поскольку мы с Ним более не единосущны. – Он тяжело вздохнул. – Я не могу делать вид, что мир остановится, если им не движет моя рука.

Хэри кивнул.

– Да, бывает, что дерьмо просто так… случается, – согласился он. – Тебе бы стоило привыкнуть.

– Правда? – Тан’элКот остановился, делая вид, что внимательно изучает забрызганную мочой стену. – Как так выходит, что свое поражение я нахожу более терпимым, нежели ты – свою победу?