может, особенно европейская, себе этого позволить в полной мере. Они без международного разделения труда и торговли прожить просто не в состоянии, не могут производить все то, чем они пользуются только сообща. И поэтому мечтают завладеть этим не в прямом смысле оккупацией, как это в XVII веке только возможно было, а с помощью современных методов — через капитал, через овладение нашим производством и т. д. Это превратило бы нашу страну в этакие гонконги по побережьям, чтобы удобно было торговать, а основное население — на северо-восток, в тундру, где глубина промерзания такова, что производство любого продукта, даже написание статьи, обходится объективно в несколько раз дороже. Туда, где мы были бы неконкурентоспособны.

Посмотрите, все силовые линии после расчленения СССР абсолютно повторяют те же направления давления Запада, какие были в течение веков. То есть от морей — от Балтики, от Черного моря и Средиземного, от проливов, потому что проливы — это «легкие» державы, до Дальнего Востока. И нам для того, чтобы те же танкеры с нефтью проходили, надо, чтобы там были наши подлодки и пушки стояли. Всё происходит так же, как было.

Я знаю очень многих из тех, кто в свое время покинули чисто по экономическим соображениям нашу страну. И, столкнувшись с тем, что они там люди второго сорта, у них взыграло чувство обиды за свое Отечество: какое ни есть, а все — родное. И эти люди сегодня, когда Отечество снова в опасности, или возвращаются, или начинают там выступать за свою исконную родину, вступать в дискуссии, жертвуя порой своим положением. Конечно, есть и такие, кто всю свою жизнь построил лишь на экономическом комфорте, и у них так и не развилось чувство Родины, особого отношения к ней, понимания, КТО ты, для чего живешь, — они, может быть, и уедут. А большинство людей, от водителей такси до ректоров вузов, со многими из которых я лично знакома, все едины в порыве защитить интересы своей страны и готовы пойти на лишения ради нее.

Если мы Великую Отечественную войну пережили, когда мама моя, учительница, стала партизанкой и тут же научилась даже прясть, потому что не было производств, чулки приходилось вязать самой в зиму, то сегодня нам ничего не грозит подобного. Ну, подумаешь, чуть труба пониже и дым пожиже, да еще и на время. Зато сколько интересной работы в связи с импортозамещением предстоит! Тем же айтишникам. Налаживать то, сделать это, показать им кузькину мать, наконец. Чем на что-то готовое идти исполнителем, винтиком, гораздо интереснее быть созидателем в этой области. И, конечно, Родина таких созидателей всегда потом отблагодарит, в первую очередь — уважительным отношением.

Мне кажется, сейчас вот это испытание, которое мы видим, для нашего национального исторического сознания, оно должно привести и уже приводит к такому очищению от всего наносного! Возникает только один вопрос: кто ты — сын Отечества или просто потребитель?

Да, это трудно порой — найти слова поддержки для тех, кто сегодня там, на фронте, погибает, жертвуя собой ради нас. Там рвутся снаряды, гибнут мирные люди, а сидит тут какая-то фифочка в своем кабинете и смеет что-то говорить о Спецоперации осудительное, кричать в спину нашим солдатам. Вот это преступно и аморально, когда Родина твоя воюет, твои солдаты отдают жизнь ради тебя, ради твоей страны, ее чести, истории, будущего, заслоняет собой от поругания Отечество, несмотря на тот свист и гам, которые враги сейчас изливают на нас.

А ребята наши должны знать, что на них смотрят сверху души тех, кто сражался в окопах Сталинграда, на Зееловских высотах под Берлином, кто поднимал флаг над Рейхстагом. С ними вместе солдаты Суворова и Кутузова, легшие на Бородинском поле. С ними вместе те, кто сражался на Куликовом поле и с Александром Невским на Чудском озере. Вся эта наша российская, русская рать сейчас на небе молится за них. И у Бога нет мертвых и живых. Мы все живы для Него. Так должно жить наше Отечество. Пусть это для кого-то и звучит пафосно.

Повторюсь, лучше в гробу, чем быть рабу, — вот что испокон веков было главным для русского человека. Потому что он всегда готов идти на самопожертвование ради высших идеалов.

«Третья мировая уже началась…»[12]

— Наталия Алексеевна, непростую, сложную и болезненную для всех нас тему будем обсуждать. Сейчас геополитический мировой конфликт, конфликт цивилизаций достиг, кажется, своего апогея. И у всех главный вопрос: что будет дальше?

— На самом деле мы вступили в Третью мировую войну, которая, может быть, по сравнению со Второй мировой пока еще не являет нам такое массовое кровопролитие, причем по всей Евразии, но по уровню напряженности, по уровню взаимного отторжения, по уровню риторики, охвата религиозно-философских и историко-философских тем это, конечно, Третья мировая война.

К сожалению, пик кровопролития не пройден, но все же не думаю, что он выплеснется за пределы той территории, где сейчас развиваются эти драматические события. Ни НАТО, ни Запад воевать с нами в открытую, понятно, не будут. И не только потому, что понимают, что вряд ли возможно нас победить, если мы включим всю свою военную машину. Но еще и потому, что западный европеец настолько уже остыл к героизму! И идеалом для него являются отнюдь не вера, Отечество, честь, долг, любовь, метафизические какие-то ценности, за которые великие европейцы отдавали свои жизни, шли на эшафот. Нет, сейчас плоть руководит духом. Самая высшая ценность — не иметь ценностей, не замечать грани между грехом и добродетелью, честью и бесчестьем.

— Это закат европейской цивилизации? Или просто трансформация во что-то новое?

— Думаю, что это настоящий закат, который предсказывали еще великие умы прошлого. Причем не только автор знаменитой работы «Закат Европы» Шпенглер, это и итальянские философы. Собственно, об этом писали в более публицистическом и менее «заумном» стиле Данилевский, Достоевский, Тютчев. Речь идет, безусловно, о закате той цивилизации, в которой был нравственный нерв. А история без нравственного целеполагания — это и есть философия конца истории.

Они слишком дорожат своим комфортом. Для них уже во Вторую мировую войну цена сопротивления Гитлеру была: «Это же надо, чтобы замки наши разрушили, чтобы у нас капроновых чулок больше не было?!»

— Франция — яркий тому пример… А все-таки когда это случилось? Получается, это был постепенный этап увядания, а не так, как у многих складывается впечатление, — за последние десять — двадцать лет? Ведь казалось, еще тридцать лет назад Европа представляла собой