— Я могу делать все, что хочу? — всхлипнула она.

— Имеешь право.

— Тогда я хочу вот чего…

С глазами, все еще полными слез, она стала ласкать языком, губами, жарким дыханием мои уши, горло, грудь, потом живот. Помедлила у пупка, заставив меня замереть от предвкушения, заскользила дальше, ниже… Потом ее губы и язык медленно заскользили обратно. Дорвавшись наконец до моего напряженного члена, она взяла его обеими руками, взглянула на меня черными выразительными глазами и хрипло прошептала:

— Какой он большой…

Впрочем, огромные размеры члена ее отнюдь не устрашали, судя по тому, как старательно и нежно она облизывала и посасывала этот подрагивавший от напряжения орган.

К моему превеликому смущению, мой неблагодарный «дружок» очень скоро выдал такой фонтан, что это оказалось слишком даже для ее расторопного ротика. Мой сок излился наружу, стекая по ее подбородку.

Я оказался в затруднительном положении: с одной стороны, умирал от возбуждения, а с другой — помнил, что обещал не причинять ей никакого вреда. Преодолевая себя — этому противился каждый нерв моего тела, — я попытался извлечь «дружка» из ее рта, но она отказалась его выпускать. Наоборот, сжала его губами еще плотнее и принялась энергичнее орудовать языком. Цветок посмотрела на меня, ее черные немигающие глаза встретились с моими, в то время как голова поднималась и опускалась, все более энергично, даже яростно, а прикосновения языка походили на касания трепещущих крылышек целой стайки колибри. Одновременно с этим она одной рукой растирала мне ягодицы, а другой ладонью, запустив ее мне между ног, нежно пожимала мои «авокадо».

Цветок Пустыни не отпускала меня, а освободиться сам я не мог. Вышло так, что это я оказался в полной ее власти. Что называется, сам напросился.

Как я ни силился сдержаться, меня прорвало снова, и слов нет передать, как мне было стыдно. Юная прекрасная женщина одаряла меня такой лаской, какой я никогда не получал от женщин, сколько их есть на свете, а в ответ мог лишь пачкать ее своими похотливыми выделениями. Все долгие годы боли и унижений, не говоря уж о вынужденном воздержании, прорвались из меня в этом непотребно мощном семяизвержении. Цветок Пустыни изо всех сил пыталась удержать мое семя в себе, но оно просто не уместилось в ее маленьком рту и вытекло, размазавшись по щекам и подбородку. Однако и это ее не остановило. Она лишь удвоила усилия, и в результате я окончательно потерял контроль над собой. Терзаемый чувством вины, я откинулся, полностью подчиняясь ей — снова, снова и снова.

Неодолимая сила многократно повторяющегося наслаждения заставила меня крепко зажмуриться, а когда я наконец смог снова открыть глаза, ее губы по-прежнему удерживали мой член, хотя теперь она посасывала и полизывала его нежно, ласково, как будто желая успокоить этого дрожащего от перевозбуждения «дружка». Ее губы, щеки, подбородок, даже волосы — все было измазано моим липким белым семенем, а огромные черные, как обсидиан, глаза, неотрывно смотревшие на меня, были печальны, чувственны и так нестерпимо прекрасны, что у меня чуть не разорвалось сердце.

Выпустив наконец «дружка» и медленно приподнявшись, Цветок легла на меня, припала губами к моим губам и просунула язык мне в рот, а поскольку губы ее были измазаны извергнутой мною жидкостью, теперь мое же семя просачивалось и мне в рот. Когда наши уста наконец разъединились, чтобы набрать воздуху, она спросила:

— Это правда, что все, что я делаю с тобой, ты сделаешь со мной?

— Конечно.

Цветок взяла меня за макушку и стала сдвигать мою голову по своему телу, ниже и ниже. Я касался губами шеи, груди, живота и наконец достиг податливого лона. Поначалу я чувствовал неловкость, но освоился быстро и, нащупав сокрытый в ее промежности бугорок наслаждения, принялся ласкать его, сначала медленно, дразнящими, нежными, легкими круговыми прикосновениями языка, а потом все быстрее и сильнее.

Ее бедра взлетали, опадали, содрогались, вертелись под яростным напором моих губ и языка.

Когда же накал ее чувственности начал ослабевать, Цветок попыталась отвести мою голову, заявляя, что ее «пуговка» получила слишком много и утомилась от переизбытка чувств. Однако я к тому времени разошелся так, что превратился в сущее чудовище и, вопреки ее воле, продолжал свое похотливое действо до тех пор, пока снова не пробудил в ней ответную страсть, узнав о ее пробуждении по возобновившимся конвульсивным движениям бедер. Происходившее потом я помню не совсем четко, хотя кое-что в памяти сохранилось. Когда она пыталась скользнуть под меня, я остановил ее словами:

— Все, что я делаю с тобой, ты делаешь со мной, помнишь?

— Да, — боязливо выдохнула она.

Я лег на спину, поднял ее тело над собой, над моим торчащим мужским достоинством, и опустил ее лоно прямо на него.

— Вот так!

— Да! — простонала она, в экстазе закрыв глаза. — Я не рабыня! Я не рабыня!

— Ты имеешь…

— Право! — чуть ли не всхлипывая, простонала она. Плотно закрыв глаза, сжав губы то ли в улыбке, то ли в гримасе, Цветок начала, наверное, самую долгую и сладкую скачку в своей жизни.

И в моей тоже.

Я знал, что Цветок Пустыни никогда больше не будет рабыней.

И я не буду рабом.

Кажется, я едва успел провалиться в сон, как Цветок разбудила меня. В руке у нее был прекрасный черный обсидиановый клинок с рукояткой из черного дерева, инкрустированной бирюзой и серебром, который она держала у моего горла.

— Можешь сказать, что я умер счастливым, — сорвалось с моих губ.

— Это не для тебя. Я тут спустилась вниз, чтобы приготовить тебе завтрак, и случайно подслушала разговор Щита со Звездочетом. Речь у них шла о Теноче, о том, чтобы предать его самой страшной и мучительной смерти от ножа и огня. Они это серьезно.

— Ну и что?

— Никто не заслуживает такой страшной участи, даже он.

— И чего ты ждешь от меня?

— Его клетка не так далеко. Ты проберешься туда до восхода. Просунь ему нож. Дай ему возможность спастись.

— Ну, не знаю…

— Пожалуйста. Я ни о чем больше не стану тебя просить. Ты должен это сделать. Я ненавижу жрецов с их жертвоприношениями, с их порочными пытками, с их беспредельной жестокостью. Ни один человек не должен быть предан клинку и пламени, даже Теноч.

— Мы не можем остановить зло повсюду, — сказал я.

— Чистая правда, но мы можем сделать это хотя бы сейчас.

Цветок вручила мне обсидиановый нож, новую набедренную повязку, сандалии и еще одну полоску ткани, чтобы скрыть клинок.

— Да пребудет с тобой Кецалькоатль, — произнесла она.

— И приведет прямиком на жертвенный камень, как только меня поймают, — пробормотал я себе под нос.