микроскоп для исследования структуры кристаллических веществ в тонких шлифах, рассматриваемых в поляризованном свете. От обычного он отличается тем, что в нем имеются поляризатор и анализатор из склеенных канадским бальзамом призм (николей) исландского шпата, где происходит двойное преломление лучей. Применяется такой микроскоп не только для изучения минералов и горных пород, но и для исследования технических продуктов — шлаков, огнеупоров, цементов...

— Здорово!

— И это еще не все. Специальные поляриметры с призмами Николя применяются для моментального определения концентрации сахара в растворе, при тонких медицинских анализах и в военном деле.

— А в чем же проявляется двойное преломление? — заинтересовалась Лена.

— Проще всего показать это... Берем разлинованную бумагу. Вот так... Кладем кристалл на линию. Теперь смотрите. Я начинаю вращать кристалл по часовой стрелке.

— Линия раздваивается! Ого, еще больше... Снова сужается... Опять одна!

— Это потому, что я повернул кристалл на сто восемьдесят градусов. При дальнейшем вращении все повторяется. Так что поздравляю тебя, Боря! Если это даже не зал «Осьминог», то клад ты нашел несомненно... А ну пошли, друзья, посмотрим на месте.

Первым к круглому отверстию хода, расположенного почти под потолком, поднимается Боря, используя малейшие неровности скользкой стены. Надежно закрепив капроновую лестницу, он сбрасывает ее вниз. Несколько минут — и все уже в узком, грязном туннеле, который после продолжительного ползания приводит туристов в довольно просторный зал.

— Ой, ребята! Смотрите: действительно, и стол, и скатерть, и люстра... — восторгается Лена.

— М-да... Федот, да не тот... — бормочет Костя. — Посмотрим-ка план «Осьминога»... Хотя это только набросок по памяти...

— Можешь не сомневаться, — обижается Боря, — у меня глазомер что надо!

— Видишь? На плане зала все восемь ходов ответвляются с одной стороны, а здесь — с двух сторон. Да и восьмой ход больно похож на нишу. Так оно и есть.

— Ну и ладно, — отзывается сконфуженный Боря, ему больше всех хотелось найти этот проклятый зал. — А все-таки...

— Если ты еще не нашел «Осьминога», зато открыл «Зал исландского шпата». Так и запишем в схеме и в дневнике. Где же желвак? Ага, вот его половинки... Чудесно, чудесно! Друза музейного типа... Смотрите, как хорошо выражено ее радиально-лучистое строение! Причем ближе к поверхности кристаллы мелкие и мутные, но в середине настоящий исландский шпат... А ну-ка возьмем половину. Сдадим в Музей землеведения.

— Откуда взялась эта друза?

— Давай, Лена, подумаем... Ну да, так и есть. Видишь, наверху выступают еще две группы кристаллов, а между ними глубокая ямка? Друза свалилась оттуда. Вода, которая растила кристаллы, позаботилась и об их освобождении... А вот и еще выступы. Да здесь просто лаборатория по изготовлению исландского шпата! Замаркируй ее, Боря, получше. Кто-кто, но я приду непременно...

— За шпатом?

— Нет, меня увлекает другое. Я попытаюсь открыть тайну образования таких совершенных кристаллов. Подумайте сами: вместо того чтобы искать этот редчайший шпат, не проще бы изготовлять его искусственно? Как мы растим уже кристаллы алмазов, рубинов и других драгоценных камней... Это был бы мощный толчок к развитию оптической, да и другой точной промышленности!

Продолжая движение по той же реке, путешественники наталкиваются на, казалось бы, непреодолимое препятствие: кроме узеньких щелей-сифонов, нет никаких обходных путей.

— Раз есть щели, значит есть что расширить, — помолчав, говорит Костя.

— Но как? Взрывчатка у нас в такой упаковке, что в воду не сунешь.

— Окунем патрон в растопленный стеарин. Ведь у нас же есть свечи... Кажется, целая пачка.

— А ведь верно! Костя, доставай! Они в твоем мешке; Лена, давай котелок!

На втором десятке минут Боря заканчивает работу.

— Сейчас будет взрыв. Бежим в этот грот: там кровля надежная.

— А если завалит выход? — беспокоится Лена.

— В гроте есть запасной лаз... Все предус...

Фразу обрывает мощный, но глухой и раскатистый взрыв.

Наступает напряженная тишина...

Дружба требует жертв

Владимир Васильевич тревожится все больше и больше. Прожив жизнь в борьбе и труде, он жестоко страдает от вынужденного безделья, клянет плохо повинующиеся ноги и без конца думает:

«Почему нет никаких известий? Ведь мы же условились, что сразу по окончании разведки они напишут письмо или позвонят... Что с ними? Как бы узнать и помочь?»

Его состояние не ускользает от друзей по палате;

— Вас что-то беспокоит, Владимир Васильевич! — спрашивает Петров. — Признавайтесь!

— Ага, — поддерживает Ваган. — Мы ходим в кино, на пляж. А он какой хитрый, скажите, пожалуйста! Один да один сидит в палате. Ну нет, Ваган еще похитрей. Сегодня говорю: «Что-то наш сосед загрустил. Пойдем, джан, захватим его с наличным».

— Да не «с наличным», а с поличным... Эх, Ваган! Когда ты станешь говорить по-русски, как нужно?

— С такой учитель, как ты, Петров, разве станешь? Почему ты знаешь армянский язык? Потому что я говорил с тобой дня и ночью... А у тебя слова нада клещами таскать!

— Ну, хватит, хватит... Учись вот у Владимира Васильевича... Сейчас он нам объяснит...

— Вы правы, друзья, — говорит растроганный Колесниченко. — Волнуюсь я неспроста: мои питомцы из кружка «Юные следопыты» штурмуют Красные пещеры Крыма в тех местах, где никто не бывал.

— И далеко ушли? — сразу же заинтересовался Петров.