утихал, и председательствующий, видя, что звонок не помогает, повысил голос — почти закричал:

— Вот тут есть вопросы в письменной форме, начнем с них. А там у кого еще будут — прошу присылать или спрашивать с места.

Выйдя из-за стола, он подошел к Павлу Васильевичу и передал записки. Принимая их, Павел Васильевич обернулся и встретился взглядом с Вороновым. Секретарь подбадривающе и дружелюбно смотрел на него, как бы говоря: «Ну смотри, Васильич, не подкачай!»

Павел Васильевич прошел к трибуне и в установившейся тишине прочел:

«Почему нас не ставят работать по специальности и отчего смотрят на нас с предубеждением и недоверием? Мы учились, чтобы отдать все силы избранному делу, а нас отталкивают от него. Если мы еще не имеем практических навыков, то их наживают на том деле, которое предстоит делать, а не на другом месте и не на другой работе».

— Так. Ясно, — откладывая записку, сказал Павел Васильевич и спросил: — Кто это писал?

Тишина. Ни один человек не шелохнулся.

— Странно, — проговорил Павел Васильевич, — человек обижается на то, что его не ставят мастером или начальником, и трусит ответить, что это его записка, его точка зрения, его убеждение. Простите меня, но наш народ, а конкретно наш рабочий человек и все мы с вами не любим трусов. Ну допустим, автор записки стал начальником или мастером. Что дальше? Когда надо будет постоять за своих людей или за свое дело, он — ни бе ни ме. Какой же это руководитель? А мы ведь смотрим на все только с этой стороны. Вот вам первый мотив, почему мы не ставим молодых специалистов к руководству сразу.

В средних рядах произошло какое-то движение. Павел Васильевич посмотрел туда и увидел, как подбадриваемый товарищами немного помялся в нерешительности молодой техник (он помнил его), потом встал и сказал:

— Это я написал.

— Ну вот, это другое дело, — улыбнулся Павел Васильевич.

— Но я не трус. Кому угодно скажу, что думаю, если будет надо. — Техник покраснел от обиды и оттого, что все смотрели на него, говорил с запалом, вызывающе, чуть подавшись всем корпусом вперед. — Я от всех сказал, потому и не ответил сразу. Раз все, так все. Все так думают, только молчат, а я не трушу, как другие…

Но эта-то его запальчивость и весь немного растрепанный вид как-то противоречили его словам. И вдруг какая-то девушка хихикнула, потом еще одна, и зал грохнул смехом. Смех этот, как дождь в пыльный день смывает налет грязи с зелени, точно смыл то состояние натянутости и напряжения, которое еще чувствовали все. И всем стало свободней и легче. Павел Васильевич, повеселев сразу, крикнул:

— Ну всё, друзья, всё! Хватит! Ему и так попало. А ведь он молодец! Честное слово, молодец! — повторил он. — Я видел, как его соседи мялись и жались и, в сущности, направили на него наш смех, а сами хоть и не показались, но выглядят куда смешней его. Ну да ладно. Теперь о записке. Записка очень серьезная и откровенная. А это очень важно.

Смех стихал, и Павел Васильевич проговорил уже серьезно и вдумчиво:

— Буду отвечать на каждый вопрос отдельно. Тут их два. Первый: «Почему нас не ставят работать по специальности?» Этот вопрос идет от совершенного незнания своей специальности. — И, повышая голос, так как послышался шепот несогласных, он продолжал: — Да, именно так, и я утверждаю это! Вы не знаете своей специальности, иначе бы и не задавали этого вопроса. Вас ставят на рабочие места к станкам, а не мастерами или инженерами сразу, и вы заявляете в своей записке, что это вас ничему не учит, Надо учиться на такой работе, которая вам предстоит. И есть еще один вопрос: о недоверии и предубеждении к вам. Вы не знаете той работы, которая вам предстоит, а если не знаете, то мы и не можем вам ничего доверить. Предубеждения к вам нет — это идет от вашей обиды. Вот вроде так, официально, и все, но я хотел бы поговорить с вами по душам и пошире немного. Если есть желание, то я поговорю.

— Давайте говорите.

— Слушаем.

— Просим.

— Ну, раз так, я буду говорить о нашей с вами жизни, — начал Павел Васильевич. — О том времени, которое мы переживаем на заводе, и о своих мыслях тоже. Я ваш руководитель, товарищи. Вы с меня спрашиваете и будете спрашивать за все. Я должен сделать то, что вы все от меня ждете. Иначе на кой черт я вам нужен! И мне очень хочется сделать так, чтобы заслужить ваше спасибо. Но как это сделать? Давайте обсудим и разберемся во всем как следует. Вы только входите в рабочую семью, только начинаете жизнь. Я знаю это волнующее, полное тревог и раздумий время. И так тебе хочется, чтобы все у тебя вышло хорошо, как следует, чтобы жизнь сложилась счастливо. А работа играет в этом очень важную, если не сказать главную, роль. У некоторых из вас, так сказать, свои представления о том, какие для каждого лично должны быть созданы условия в этой жизни. Есть прямые обиды и требования: дайте мне вот то-то и то-то. Не дав ничего нам, старшим своим товарищам, они уже требуют уплаты какого-то долга. Нет, друзья мои, так не пойдет! — резко взмахнув рукой, точно отбрасывая от себя что-то, отрубил Павел Васильевич и подошел к краю сцены.

В тишине зала четко прозвучали его грузные шаги. Он остановился, сопровождаемый сотнями взглядов, внимательно всматривался в зал. И сразу почувствовал какую-то настороженность к себе. На некоторых лицах замечалась усмешка. Но большинство людей могли или выразить ему бурную поддержку или шумное несогласие. Они еще просто не поняли его и ждали.

— Я говорю это не всем вам, — продолжал он, — а тем, кто неизвестно откуда нахватался представлений о том, что ему все должны. Их немного, но они есть. Я буду говорить о наших молодых, недавно приехавших инженерах и техниках. Одни из них говорят о своей обиде прямо, другие и не говорят, но, может, обижаются в глубине души, что мы их не ставим мастерами, начальниками смен и так далее. Всем предлагаем идти сначала на рабочие места. И не говорим, на какое время. «Как же, мол, это так: я имею диплом, в бумаге написано, что я мастер — и меня не ставят, куда должно. Неверно. Глупо далее. Зачем же меня учили тогда?» Я знаю, что так думают эти товарищи. А ведь от этого попахивает мещанством. «Без бумажки я букашка, а с бумажкой человек», — говорили