обижает меня, оно естественно. Всегда ведь лучше откровенность, чем притворство.

— Конечно.

— И я со всей откровенностью должен сказать, что в драке между нами вы были правы.

— А вам не кажется, что между нами драки-то никакой и не было? — обернувшись к Воловикову, спросил Павел Васильевич. «Откровенность, откровенность… — про себя усмехнулся он, — знаю я твою откровенность, слышал. Но давай, давай пой. Репетиция кончилась, начинается действие…»

— Тем лучше, и очень хорошо, — по-своему поняв его, обрадовался Воловиков. — Я ведь тоже не злопамятен. Хотел только быть открытым до конца.

— До конца? — встретившись с ним взглядом переспросил Павел Васильевич.

— До конца.

— Ну что же, до конца, так до конца, говорите.

— Меня как-то все совесть мучает. Ошибался, горячился. А зря. И хочется мне снова на завод, хочется. Тянет туда. Если бы можно, я бы просил вас…

«Вот оно что, — подумал Павел Васильевич. — А впрочем, чем черт не шутит…»

— Значит, поняли все, как нужно?

— Понял, Павел Васильевич, — приложив руку к сердцу, ответил Воловиков, — до конца все передумал и понял.

— Хорошо. Если спор или драка, как вы говорите, научили вас чему-то, это хорошо. Приходите, поговорим в парткоме, в завкоме. Я думаю, возражений не будет. Только не понимаю, зачем такая подготовка к этому разговору, да и место неподходящее, — пожав плечами, сказал он и посмотрел на Надю.

— Ну, Павел Васильевич, — обиделась Надя, — вы, право, сегодня не на ту ногу встали. Не могу же я разговоры по рецепту заказывать. Василий Ильич ничего особенного не сказал. Может, ему надобно прийти на работу?

— Извини, Наденька, видимо, я действительно встал не на ту ногу, — проговорил он виновато.

— Простите, Павел Васильевич, но всего один вопрос, и я молчу. Я понимаю вас. Сам бывал в таком положении… Что вы можете мне предложить? Это ведь моя жизнь. Я думаю, вы понимаете меня?

— Зачем столько извинений! Конечно, понимаю. Тяжело вам. Но ведь я один ничего не решаю и ответа конкретного не дам. Дело ведь о жизни человеческой — надо посоветоваться.

— Но ваше слово будет не последним?

— Мое слово… я считаю, что работу мастера в цехе вам можно поручить. И забудем, что было. Я доволен, что…

— Вы серьезно, Павел Васильевич? — меняясь в лице, перебил Воловиков.

Павел Васильевич считал, что только цех, рабочая среда исправят Воловикова, и его вспышка была обидной.

— Простите, я вас не понимаю. Вы же сейчас говорили, что всё поняли, что вас тянет на завод, а не на какое-то место на заводе. Это вещи разные. Надо было прямо и говорить.

— Вы поняли, что сейчас мне можно дать тряпку и заставить станок вытирать?! Да когда вам доверяли только поковки на подогрев носить, я был уже инженером. Понятно? — закричал Воловиков. — Чин стал. Что хочу, то и ворочу! А я-то полагал, что с вами можно говорить как с порядочным, интеллигентным человеком.

— Василий Ильич, Павел Васильевич, что это такое? — вмешалась Надя. — Именины же у меня, а вы ссоритесь. Работа, завод… Я прошу: забудьте это на сегодняшний вечер.

— Эх, Воловиков, Воловиков! — вздохнув, сказал Павел Васильевич. — Сколько в вас злости… Но запомните одно: если бы я и договорился с вами, лучше бы для вас не было. Уважайте работу — и наплевать на меня. Все ведь очень просто.

— Ясно, чего проще. Дали работу — и вваливай. Какую — это неважно, — съязвил Воловиков. — Мне и без вас это предлагали.

— А все, что вы говорили мне, нужно вам, чтобы получить чин повыше и оклад побольше? Деньги вам нужны, а не завод, чин, а не работа. Вы правы, со мной об этом говорить бесполезно.

— Ну, мама, — воскликнула Надя, — иди сюда, разними их. Они меня просто не уважают. — И, с укоризной посмотрев на Павла Васильевича, добавила: — Ведь вы же пришли не настроение мне портить. Я думала… Я другого ждала.

— Молчу, Наденька, молчу, — ответил Павел Васильевич, — и, поверь мне, я не хотел этого. Я хочу только радости тебе и сегодня, и… всегда…

— Гостей встречай, Надя, — входя, проговорила Лидия Григорьевна. — Да что у вас тут произошло? Раскраснелись оба.

— Они уже помирились. Верно ведь? — спросила Надя Воловикова.

— Помирились, и мирней нас никого не может быть. Мы уже друзья… — в сердцах ответил Воловиков.

— Молчу, молчу… — повторил Павел Васильевич.

Вошли три девушки. Подкрашенные, подвитые, в узких юбках. Они шумно, наперебой поздоровались и, так же оживленно поздравив именинницу, вручили Наде по подарку.

Только теперь Павел Васильевич вспомнил про свой подарок. Вернее, он помнил о нем все время, пока шел сюда, думал, как лучше вручить его, но вышло как-то нескладно. Упустил момент. Сейчас он встал и уже шагнул к Наде, но пришли новые гости: несколько парней в клетчатых на выпуск рубашках без пояса и с широкой прорезью на боках — крик последней моды, несколько немолодых интеллигентных пар, один даже с артистической бабочкой, несколько человек, одетых скромно и со вкусом. Наконец настало время, когда некого уже было ждать, и Павел Васильевич подошел к Наде.

— А это от меня, — смущенно проговорил он, отдавая свой подарок — маленькую изящную коробочку.

Он стоял перед ней и не видел, что все обернулись к ним. Надя открыла коробочку и порозовела от удовольствия. Вынула маленькие дорогие дамские часики, и Павел Васильевич услышал шум удивленных и восхищенных голосов. «Зачем она делает это? — обиделся Павел Васильевич. — Я же никого не хотел удивить, я хотел ей сделать приятное. К чему это показывание? Неужели ей надо сказать всем, что я могу делать дорогие подарки?»

— Что вы какой? — проговорила Надя. — Спасибо же. Да помоги мне надеть их. Застегни, пожалуйста. — Она протянула ему руку, и Павел Васильевич надел ей часы.

«Да она просто рада моему подарку больше, чем другим, и хочет, чтобы все радовались вместе с ней. А я… Нет, я, видно, и в самом деле не на ту ногу встал сегодня!»

Между тем обстановка в комнате установилась вежливо-предупредительная. «Пожалуйста», «Прошу вас», «Ничего, ничего, не беспокойтесь», «Очень приятно», «Благодарю» — слышалось там и тут. Все казались очень приветливыми и дружными. Никого нельзя было упрекнуть в бестактности или отсутствии хороших манер. Павлу Васильевичу было даже как-то неловко, он стеснялся своей «неотесанности» и старался держаться в сторонке.

Наконец хозяйка пригласила всех к столу. Она сама рассаживала гостей, но несколько человек вежливо попросили сесть по своему желанию. Дошла очередь и до Павла Васильевича.

— А вас прошу вот сюда. Поближе к имениннице. Не возражаете?

— Нет, почему же. Наоборот. И потом в народе говорят: гость — как солдат: где посадят, там и