Не могу же я столь ответственные рекомендации принимать на веру!

— Мне кажется, она должна помочь тебе углубленно ознакомиться с ее наставлениями, — заметил Касьянин серьезно и даже с некоторой озабоченностью. — Ты об этом с ней договорился?

— Обещала, — кивнул Ухалов. — Давай, старик, выпьем за твои творческие успехи!

— Какие? — удивился Касьянин.

— Я, между прочим, уже купил завтрашний номер твоей газеты! Да! И читал статью о кошмарном преступлении, которое совершено на нашем с тобой пустыре!

— А! — Касьянин махнул рукой. — Статья! Скажите, пожалуйста! У нас это называется информушка.

— Будет продолжение? — спросил Ухалов, и вопрос этот прозвучал не столь беззаботно, как предыдущие слова. Как-то иначе он прозвучал, напряженнее, что ли, заинтересованнее. И Касьянин сразу уловил перемену в его тоне.

— Если у следствия будут успехи, почему же... Напишу продолжение. Редактор сам предложил.

— Будем живы, старик! — Ухалов сделался беззаботным и куражливым.

— Во всяком случае, постараемся, — согласился Касьянин.

— Тебе понравилась колбаса?

— Отличная! Марине подобное недоступно.

— Могу открыть секрет... Все дело, старик, в том, что колбасу нужно не подогревать, а именно поджаривать! До корочки! С двух сторон! При этом из нее выжаривается отвратный жир, выпаривается отвратная вода, и колбаса становится съедобной! А с моченым перчиком, да под хорошую водку, да в приятной компании с надежным другом...

— Я понял, — кивнул Касьянин.

— Кстати... Как тебе мой подарочек?

— Какой подарочек? — Касьянин поднял голову и взглянул на Ухалова трезво и жестко.

— Ну как... Который я тебе подарил, — растерянно пробормотал Ухалов, вытирая рот подвернувшейся салфеткой. — Совсем недавно...

— Не помню, — твердо сказал Касьянин.

— Ну как же, Илюша...

— Ничего ты мне не дарил, — холодно, медленно, с нажимом проговорил Касьянин.

— А этот... револьвер?

— Какой револьвер?

— Ну как... Черный... Шестизарядный...

— Ты что-то путаешь, Миша. Тебе просто показалось, приснилось, привиделось... Не надо мне пудрить мозги. И себе тоже не надо. Понял? Миша, ты меня понял? Не было никакого подарка, просто не было. Забудь. Встречаешься с полоумными мазохистками, вот и довел себя... Так нельзя.

— Ты хочешь сказать... — Ухалов замолчал, совершенно сбитый с толку. Но что-то начало до него доходить, что-то он начал понимать. — Ты хочешь сказать...

— Да.

— Так, — Ухалов ошарашенно обвел глазами стол и не нашел ничего лучшего, как снова наполнить рюмки. — Не возражаешь?

— Не возражаю.

— Закуска еще есть...

— Давай... Пока водка не нагрелась, пока колбаса не остыла, пока мы с тобой живы и здоровы.

— Илья... Ты меня, конечно, извини... Такой вот вопрос созрел... Ты позволяешь мне думать все, что подумается?

— Да... Если ты будешь только думать, но ничего не станешь болтать, — последние слова прозвучали почти просьбой, и Ухалов это услышал.

— Конечно, Илюша... Само собой разумеется. Давай, Илюша, выпьем... За что бы нам выпить, а?

— Будем живы, — Касьянин поднял рюмку, чокнулся с Ухаловым и, не глядя на него, выпил. Осторожно поставив рюмку на стол, он так и остался сидеть, неподвижно уставившись в стол.

— Ты зажуй перчиком-то, — напомнил Ухалов. — Перчик, он все поставит на место.

— Спасибо, — кивнул Касьянин.

Некоторое время друзья сидели молча, изредка взглядывая друг на друга и в то же время стараясь не встретиться взглядами. За это время кончилась колбаса, кончились помидоры, да и водка тоже кончилась. Ухалов несколько раз порывался что-то сказать, но каждый раз, уже набрав воздуха, медленно выдыхал его из себя, стараясь сделать это потише, чтобы выдох не прозвучал тяжким вздохом.

И наконец не выдержал.

— Не хочешь ничего мне сказать, Илюша? Чтобы я знал, как себя вести...

— Револьвер перезаряжал?

— Ну... — Ухалов помялся. — Чтобы убедиться, что все в порядке, что все действует...

— Ты перепутал патроны, — негромко произнес Касьянин.

— Что?! — вскрикнул Ухалов, как от боли. — Не может быть! Этого просто не может быть!

— После шумовых ты вставил дробовые. А два газовых шли последними.

— Не может быть, — пробормотал Ухалов, — я очень внимательно...

— Два газовых остались в барабане целыми. Я сегодня пошел в лес и два раза бабахнул.

— И что?

— Глаза немного пощипало... Я же в сторону стрелял.

— Что же делать, Илюша?

— Я же тебе сказал — забыть. Ничего ты мне не дарил, ничего я у тебя не брал! Никогда. Водку пили, да. Колбасой закусывали — и это было. Но ничего больше. Принимай свою девочку в Союз писателей, но сначала убедись в том, что все ее наставления жизненны и могут быть использованы без риска для здоровья.

Один раз ты уже ошибся.

— Ты прав, Илья, как ты прав! Надеюсь, ты избавился...

— Все. Об этом не будем. Дальше идут мои сложности. Твоя проблема одна — память. У тебя слишком хорошая память. Она тебя подведет.

— Нет, я все забыл. Но об одном помню, причем очень ясно, твердо, просто до умопомрачения...

— Ну?

— У меня есть еще одна бутылочка... В морозилке... Если ее налить в рюмки, они тут же, представляешь, тут же, мгновенно покроются плотным серебристым инеем, в котором будут свергать маленькие солнечные лучики и радовать наши уставшие от жизни глаза.

— Что же тебе мешает все это показать? — обреченно улыбнулся Касьянин.

— Боже! Как я тебя люблю! — вскричал Ухалов и бросился на кухню.

Касьянин слышал, как хлопнула дверца холодильника, слышал шаги возвращающегося Ухалова, и в душе его что-то отпускало, отпускало.

— Представляешь, — доносился из кухни низкий, чуть сипловатый голос Ухалова, — эта юная писательница... Она ведь поступит в Союз писателей, поступит... Независимо от того, дам я ей рекомендацию или не дам!

— Зачем это ей? — спросил Касьянин, когда Ухалов появился в дверях с запотевшей бутылкой водки.

— А черт ее знает! Раньше, при советской власти, это давало возможность посещать Дом литераторов, она могла купить путевку в Дом творчества, писательский билет помогал издать новую книгу... А сейчас... — Ухалов задумался, замерев со своим грузом у столика. — Сейчас только бабье тщеславие.

— Бабье тщеславие — это великая сила, — заметил Касьянин без улыбки. — Оно движет миром. Бабья спесь, бабье тщеславие, неукротимые бабьи страсти и капризы.