И характер авторитета — наглый, самоуверенный, агрессивный... И место вашей встречи совпало, повторилось.

— Место встречи изменить нельзя, — некстати брякнул Касьянин.

— Можно, но в данном случае оно осталось прежним.

— И что же из этого следует? — Глядя на себя со стороны, Касьянин отметил, что ведет он себя неплохо — спокоен, в меру дерзок, вполне собой владеет.

Анфилогов, услышав вопрос Касьянина, поднял голову, усмехнулся, сверкнув опасными своими зубами. Так и не произнеся ни слова, встал, прошелся по кабинету, постоял у окна, и Касьянин не мог не отметить и его рост, и подтянутость. Видимо, посещает спортзал, видимо, бросают его там на маты, да и он, похоже, может бросить. Костюм на Анфилогове был все тот же — серый, слегка измятый, видимо, носил его следователь постоянно, не сменяя. А вот белая рубашка свежая, с жестким расстегнутым воротником.

Касьянин тоже молчал, не торопя следователя с ответом, не суетясь, не забегая вперед с предложениями и догадками. Он взял со стола свою заметку, еще раз прочитал ее, отметил и заголовок, и собственную фамилию внизу. До него дошла наконец причина замешательства следователя — не сам ли убийца описывает в газете собственное преступление, не сам ли убийца и участвует в поисках и расследовании... Подняв глаза от заметки, Касьянин увидел, что Анфило-гов внимательно наблюдает за ним, повернувшись спиной к окну.

— Забавная заметка, не правда ли? — спросил Анфилогов с почти светской вежливостью.

— Читатели любят такие.

— А авторы?

— Это зависит от гонорара.

— Да, сейчас многое зависит от этого... Отвечаю на ваш вопрос, Илья Николасвич... Из этого следует, как я уже говорил, что своего обещания мне выполнить не удалось, вашего обидчика кто-то вычислил и достойно наказал до меня.

— Это хорошо или плохо?

— И то и другое. Плохо, что я оплошал, хорошо, что не оплошал кто-то другой. Хорошо, что обидчик наказан, плохо, что наказан непомерно жестоко... И так далее. Продолжать можно долго, как и о чем угодно в нашей жизни. Все в этом мире делится на хорошее и плохое, и дай нам бог мудрости отличить одно от другого.

— Действительно.

— Как вы думаете, кто мог меня опередить?

— Мало ли... Наша газета высказала предположение, что идут обычные бандитские разборки.

— Эту мысль высказали вы, Илья Николасвич. А газета всего лишь опубликовала ваши предположения. Я внимательно прочитал предыдущую статью об убийстве Пахомова...

— Какая статья! Заметка, как мы говорим, информушка, и не более того.

— Я внимательно прочитал вашу предыдущую информушку, — невозмутимо продолжал Анфилогов со странным выражением лица, на котором, казалось, боролись два чувства — жесткость профессионала и неловкость гостя. — Вы настойчиво внушаете мысль о каком-то дробовике, этак ненавязчиво убеждаете читателя в бандитских разборках...

— Я в чем-то ошибся?

— Вы имеете право на любые версии... Поэтому нет причин говорить об ошибке. В завтрашней информушке, как вы выражаетесь... позиция остается прежней?

— У меня нет никакой позиции. Это всего лишь сведения, которые удалось вызвонить по телефону. Конечно, я могу упустить нечто важное, и в результате окажутся выпяченными данные не столь существенные... Но это не моя вина, это может быть только моей бедой — скудость информации.

— Да ладно вам, — Анфилогов махнул рукой, отметая все эти доводы как не относящиеся к разговору. — Я знаком с вашей деятельностью. Недолгое время мне самому пришлось побыть журналистом, и потому я представляю характер вашей работы. Речь не об этом.

— О чем же?

— Речь не о вашей работе, к которой я отношусь с величайшим уважением, — Анфилогов прижал большую сильную ладонь к груди и слегка поклонился, подчеркивая свое уважение к прессе. — Речь в данном случае о вас лично.

— Ко мне вы тоже относитесь с величайшим уважением? — усмехнулся Касьянин.

— Разумеется, — Анфилогов подошел к двери, выглянул наружу, в коридор, и, словно убедившись в безопасности, снова закрыл дверь. Потом подсел к столу, за которым сидел Касьянин, и доверительно посмотрел ему в глаза. — Хотите, поделюсь самыми сокровенными своими мыслями? — спросил он.

— Хочу.

— Мне кажется, вы знаете, кто убил Пахомова.

— А кто это? — спросил Касьянин, но похолодело у него внутри.

— Вы написали об этом человеке уже две статьи и спрашиваете у меня, кто это? — усмехнулся Анфилогов. — Авторитет.

— Ах да, ведь он Пахомов, — всего несколько слов удалось выдавить Касьянину из себя, но он почувствовал, что стало легче. Первые мгновения, когда Анфилогов высказал свое подозрение, миновали, и теперь он снова мог отвечать, осмысливать сказанное следователем. — Это ваше предположение, озарение, наитие?

— Всего понемногу, — улыбнулся Анфилогов. — Ни одно из этих понятий я в своей работе не отвергаю. А если всерьез... Делюсь наболевшим. Редактор сказал мне, что поручил вам провести журналистское расследование этого ужасного преступления...

— Был такой разговор.

— Вы согласились?

— А почему бы и нет?

— Значит, все-таки согласились? — повторил вопрос Анфилогов.

— Да.

— Вы мне нравитесь.

— Я тоже отношусь к вам с большой симпатией, — признался Касьянин. — Но, может быть, расскажете подробнее, как посетило вас это озарение?

— Очень просто. Вы — единственный человек из живущих в том районе, у которого были основания отомстить, ответить на обиду, на избиение...

— Но я не знал, кто это сделал! Я не видел человека, который избил меня!

— Может быть, и не видели... Такое бывает. Но не исключено, что вы провели собственное расследование, присмотрелись к собачникам, которые шатаются по вашему пустырю, присмотрелись к собакам... В конце концов поняли — вот он, Пахомов, а вот его выродок. Такое могло быть?

— Вполне, — согласился Касьянин.

— Как вы посоветуете мне поступить?

— Думаю, что вам надо позаботиться о доказательствах.

— Правильно... Этим я и занимаюсь. И небезуспешно.

— Поделитесь.

— Дело в том, уважаемый Илья Николасвич, что, на вашу беду, рыжие кокер-спаниели вышли из моды. Лет семь-десять назад Москва была ими запружена.

Сейчас этих собак поубавилось. На вашем пустыре мелькают не то два, не то три кокера. Светло-рыжий — один.

— Да, есть еще темно-каштановый... И, кажется, еще какой-то... пятнами.

— Я видел их всех. Светло-рыжий только у вас. И есть свидетели, которые подтверждают — в тот вечер на пустыре был человек со светло-рыжим спаниелем.