Второе послание оказалось шифрованное, разгадать принцип тайнописи Афраний надеялся, но на это потребны были дни и – возможно – месяцы…

А еще Декстру удалось выяснить, кому принадлежала повозка, в которой пытались увезти Павсания. Но это опять же мало помогло приблизиться к тайне и узнать имя человека, интригующего против Адриана. Потому как повозка была наемная, и принадлежала она коллегии возчиков. Так что взять ее мог кто угодно.

Лето 866 года от основания Рима

Италия

Кориолла задремала в повозке, снилась ей усадьба отца далеко-далеко, в Мезии, первая встреча с Гаем… Почему-то снился покойный Валенс, нелюбимый жених, но верный защитник, он что-то хотел сказать ей, открывал рот, кричал… Кориолла не слышала ни звука. Будто их разделяла толстая прозрачная стена.

Внезапно стену качнуло, она пошла трещинами, и Кориолла услышала крик:

– Поворачивай!

И пробудилась.

Повозка раскачивалась, и снаружи в самом деле кричали. Вернее – орали.

Маленький Гай, спавший на руках у няньки, заплакал. Проснулась и задремавшая Флорис.

– Мама… мне страшно… – прошептала она и вцепилась в плечо Кориоллы.

«Что это? Разбойники? Охотники за завещанием?..» – Кориолла заледенела от страха.

– О, боги… – Она приподняла кожаную занавеску на окне и попыталась выглянуть наружу.

Но тут занавеску попросту сорвали, и прямо перед ее лицом оказалась чудовищная физиономия – темная, почти черная, стянутая на сторону безобразным шрамом. Уши были под стать роже – крошечные, похожие на обжаренные колбаски – уши кулачного бойца. Физиономия расплылась в улыбке, демонстрируя редкие зубы и нежнорозовый язык, который высунулся на добрых полфута и едва не лизнул Кориоллу в нос.

Женщина ахнула и в ужасе отшатнулась. А наглец заржал.

– Советую сидеть тихо, госпожа, и наружу не высовываться. Тебя пригласили в гости, и от этого приглашения ты не можешь отказаться… – Наглая физиономия подмигнула.

– Кто пригласил? – У Кориоллы во рту мгновенно пересохло, с трудом удалось выдавить эту короткую фразу.

– Имя ты узнаешь, когда прибудешь.

– Ты не смеешь… – Женщина попыталась возвысить голос.

– Еще как смею! – перебил ее смуглый. – Попробуешь ослушаться – умрешь. Но прежде умрут твои дети. Первым – сынишка – меня бесит его плач. А потом – девчонка… хотя… – Смуглый опять облизнулся. – С девчонкой можно повременить… – И он самым гнусным образом подмигнул Кориолле.

Потом отстранился и за шкирку подтащил к окошку повозки несчастного Прима.

– Говори! – велел кратко.

– Госпожа, их человек пятнадцать… – забормотал вольноотпущенник. – Мы ничегошеньки не успели сделать…

В следующий миг Прим исчез, и в проеме вновь появился смуглый:

– Поняла, госпожа: мне не перечить! Если хочешь, чтобы твой муженек увидел свою женку и детей целыми и невредимыми… Запомни, госпожа… – Слово «госпожа» он произнес с явной издевкой.

И приладил на место кожаную занавеску.

Кориолла почувствовала, что ей не хватает воздуха. Сердце билось как сумасшедшее где-то в горле.

Это они… Охотники за завещанием… Гай, что же ты наделал… Гай, Гай!

Кориолле казалось, что муж должен услышать ее даже далеко в Вифинии, за морем.

Но нет, не услышал…

Только маленький Гай надрывался от плача…

Лето – осень 866 года от основания Рима

Вифиния

Дорога в Сирию даже при самых благоприятных обстоятельствах занимала больше месяца. Однако Приск еще планировал заехать в Никомедию – значит, почитай, уйдет два. А то и более.

Путь всякого, кто отправлялся в восточные провинции, лежал до Брундизия, оттуда в Эпир, потом в Афины и наконец – в Эфес. Добираться до Эфеса примерно двадцать дней. Или чуть больше – в зависимости от того, какие ветры дуют на море. От Эфеса до Пергама – дорога на лошадях в повозке или верхом, а далее – опять на корабле – вдоль берега до Кизика и по дороге, идущей у прибрежной полосы, на повозке или верхом. Точно таким же путем ехал Плиний, отправляясь наместником в назначенную ему провинцию.

Назначение Плиния в Вифинию выглядело малопрестижным – его ожидали разборы вечных споров между местными дельцами, погоня за скользкими, как угри, расхитителями, дела мелкие, грязные, хлопотные. В то время как южнее, в Сирии, готовилось новое грандиозное действо любимого императора под названием «война». Но Плиний, хотя и служил в юности в армии, в полководцы никак не годился, посему занимался финансами и бытом подвластной провинции.

* * *

В Эфес путники и паломники стремятся весной, в месяц мунихион[42], когда в храме Дианы Эфесской проходят грандиозные празднества в честь богини. Храм – чудо, одно из семи, названных Филоном Александрийским, или из восьми, по мнению Плиния Старшего[43]. Располагался храм к северу от Эфеса, настоящий маленький город подле города большого. Здесь жили жрецы (всегда накрашенные, надушенные, завитые красавцы в женских платьях) и женщины-жрицы, а также – флейтисты, трубачи, глашатаи, танцоры и акробаты и множество прислуги, убиравшей огромный храм и обряжавшей статую божества. Азиатская Диана, родня не тонконогой и стройной Диане-охотнице с колчаном и луком за спиной, а груботелесной Великой Матери богов, прародительнице всего сущего. Чем-то похожая на поставленный вертикально египетский саркофаг с разведенными в стороны руками, с множеством сосцов, из которых она готова была напоить густым сладким молоком всех, кто припадал к ее ногам и приносил дары. Большую часть времени статую богини окутывало роскошное покрывало из багряных и золотых тканей. И только в дни празднества Артемисий покрывало медленно поднимали, обнажая сначала ноги, едва обозначенные под злотыми пластинами, потом – многогрудое, опять же золотое, тело – и наконец сделанное из слоновой кости лицо. Богиня взирала на своих почитателей глазами из самоцветных каменьев, а ее разведенные в стороны руки, лежащие на золотых подпорках, открывали объятия будущему лету.

Кроме главного кумира, в сокровищницах хранили статуи поменьше – золотые и серебряные, дары разбогатевших торговцев и магистратов Эфеса, здесь же висели бесценные картины, в том числе портрет Александра, сделанный самим Апеллесом, тот самый, на котором великий завоеватель изображен с молнией в руке. Изображен столь искусно, что казалось – рука с молнией выступает из холста, грозя опалить огнем каждого, кто окажется к картине слишком близко.