Вдруг наступила тишина и стерла всех смеющихся. Другой напрягся изо всех сил, стараясь увидеть Вышнего. Но он ничего не мог различить. Он призвал на помощь весь свой цинизм, чтобы спровоцировать Его появление. Но он не знал, что сказать. Тогда он сдался.

«Какой смысл, – сказал он. – К чему этот театр?» Хорошо еще, что смеющаяся орава исчезла. Как хорошо в тишине.

Он попробовал провести языком по губам. Но и это стало уже невозможно. Каждое движение сделалось ничтожным и не поддавалось его воле. Силы не было. Однако мозг еще работал хорошо, пока еще относительно хорошо.

«Относительно, – сказал он. – Ну что ж…»

Вот тоже словцо.

«Только жажда не относительна, – сказал он. – Жажда абсолютна, а все остальное чепуха. Все чепуха».

Лучи солнца прожигали его мозг. Но страх все еще оставался, он был важнее всего и разлит повсюду. Он просто ничего не мог поделать со своим страхом.

«И это тоже чепуха», – сказал он.

Ноги его уже умерли, когда сигарета прожгла в ноге дырку. Теперь он умирал немного выше ног.

Он беззвучно говорил сам с собой и гонялся за образами, которые посещали его.

Он снова стал печален.

«Все словно перевернулось», – сказал он еще печальнее. А потом он снова немного поспал. Он совсем не хотел спать. Может, это был вовсе и не сон, каким бывает нормальный «сон». Вообще все стало совершенно иным, не таким, как обычно. Все, что раньше было нормой, перестало ею быть. И наоборот.

«Наверное, это из-за операции на хрусталике», – сказал он и почувствовал благодарность.

Когда его тело больше не спало, попозже, он снова попытался открыть глаза. Он знал, что уже приподнял веки, только он ничего не мог увидеть. От мышечного усилия глазные яблоки закатились и смотрели туда, где его мозг все еще продолжал размышлять. В то же мгновение, как он опустил зрачки, чтобы суметь что-нибудь увидеть, опустились и веки, и напряженная борьба началась снова. Он попытался поднять руки и придержать веки, чтобы глаза оставались открытыми. Но руки тоже уже не двигались, они остались лежать там, где были, не шевельнувшись.

Солнце давно покинуло точку зенита и склонялось к горизонту. Небо раскинулось во все стороны, и синева его была беспредельна. Гладкий, как натертый паркет, лежал безмолвный океан. Лодка бесконечно медленно поворачивалась вокруг своей оси.

Другой снова и снова пытался видеть. Упорно, ожесточенно напрягал он мышцы. И наконец у него получилось, но он все равно ничего не увидел.

Солнце без обиняков светило ему прямо в глаза. Глазные яблоки высохли, широко раскрывшиеся зрачки глядели в обрушивающийся на них свет. Он ничего не видел. Он только знал, что должен видеть.

«У меня открыты глаза, но я ничего вижу», – констатировал он, не в силах сердиться. Он был измотан, вот и все.

«Не стоит, – сказал он, – все равно горизонт чист».

«А когда хоть что-нибудь маячило на горизонте? – спросил он себя. – Раньше, так сказать, в универсальном смысле?» – пояснил он и немного посмеялся над выражением «в универсальном смысле». «Ну никак не удается отвыкнуть от высокопарных выражений», – сказал он.

«Звучит так, будто я дома веду умные разговоры. А что, ведь похоже, а?» – спросил он себя.

«Нет», – ответил он.

Когда он подумал «нет», он еще долгое время размышлял, потому что «нет» казалось ему неверным ответом. «Прежде и раз, и два было верным, – сказал он. – Но теперь?»

Он продолжал думать и поймал себя на том, что направляет свои мысли туда, где его прошлое.

«Не забывай о главном, – напомнил он себе. – Твое дело – умереть, а ты все еще продолжаешь копаться в старом. Можешь называть эти вещи, как тебе угодно, все останется без изменений».

Он помолчал немного.

«Конечно, кое-что появлялось на горизонте. Правда, Мария? Ты ведь знаешь? Я этого долго не знал. Я и сейчас еще иногда этого не знаю или забываю. Это потому, что я лежу здесь в таком состоянии. Да, другие вещи – ты уж извини, пожалуйста, Мария, – появлялись время от времени на горизонте. Такие вещи, про которые ты ничего не знаешь. Всякие разные незначительные моменты. Но и очень важные и большие тоже. Только узнаёшь об этом, к сожалению, когда уже слишком поздно. У кого есть еще время, тот ничего не знает, – сказал однажды кто-то, не помню кто. И эти мгновения и есть как раз те, которые идут в счет. Может, как раз в том и счастье, что в момент, когда это случается, ты не всегда про это знаешь?»

Ему требовалось теперь много времени на обдумывание. Потому что теперь, когда дело шло к концу, он не мог уже больше воспринимать вещи так легкомысленно. Теперь уже не мог. И про это он тоже знал.

«Это хорошо», – сказал он.

Он не знал, открыты ли у него глаза. Нет, определенно нет. Веки снова опустились. Да это было и неважно. Он видел иные вещи, чем те, которые, возможно, могли быть снаружи, вне его «я». Он видел множество образов и все в приятном свете, они проплывали перед его внутренним взором. И были такие же, как прежде. Только еще прекраснее.

Пока вдруг не начало болеть сердце.

Образы постепенно исчезали, и в конце перед глазами остались только чернота и пустота. У него не было времени удивляться этому. Потому что мысли, как прожектор, были направлены на сердце. Что происходит с сердцем? Откуда эта усиливающаяся боль?

Он тяжело дышал, преодолевая все нарастающее давление. Откуда ни возьмись, появилась огромная рука и вцепилась цепкими пальцами в сердце. И стала медленно и неотступно сжимать его. В мозгу молнией промелькнуло видение огромных стальных тисков.

Ему не хватало воздуха. Давление неотвратимо и мощно нарастало. У сердца уже не оставалось пространства, оно не знало, как избавиться и как спастись от того, что с каждой секундой становилось все ужаснее.

Все туже и туже стискивало его. Будто затягивали винт. Виток за витком. Там кто-то есть, кому принадлежит эта сатанинская рука? Может, темные силы? А может, Вышний, сам Всевышний? Может, Ему доставляет удовольствие сжимать руку, раздавливать сердце и наблюдать за этим? Как ребенку, мучающему муху или какую-нибудь другую мелкую животину? Вырвем лапку, а что теперь эта тварь сделает? Опля, не улетай! А давай-ка для верности и крылья пообрываем. А теперь что? Еще одну лапку долой, и еще, и еще. Вот, теперь у мушки нет ни одной ножки, а крыльев и подавно нет, а она все еще жива, черт побери, смотри, как жужжит! Мелочь такая, а какая упорная, кто бы мог подумать!

Проклятая рука давила, и жала, и сжималась в кулак все сильнее и сильнее. Тело Другого пришло в движение. Даже те части тела, которые уже умерли. Причиной движения были, по всей вероятности, нервы.

«По всей вероятности», – в отчаянии и с трудом произнес Другой.

«Естественно, – воскликнул издалека, со дна морского Однорукий. – Конечно, причина в нервах. Само собой разумеется, а ты как думал?»