оказалась во всех отношениях обыкновенной. Две комнаты и кухня, обои, стандартная мебель, обычные занавески на окнах. На столике в гостиной лежали несколько журналов. Крячко бегло пролистал один из них. Это был журнал о вязании и прочем рукоделии.

– Любите вязать? – спросил он.

– Пока учусь, – ответила женщина. – И, наверно, когда-нибудь подсяду на это дело основательно. Да оно и хорошо. И отвлекает, и успокаивает. А какие думы при этом думаются!

Крячко хотел что-то ответить, но в это время в дверь позвонили.

– Это, наверно, соседка привела сына, – сказала Надежда. – С собой на кладбище я его не брала. Зачем ему знать о смерти бабушки? Мал еще… – Крячко заметил, как при этих словах у женщины дрогнули губы.

Оказалось, и в самом деле привели сына. Это был чернявый мальчишка лет пяти или шести. Без всякой боязни он посмотрел на Крячко и прошел в комнату. Вслед за ним, переговорив с соседкой, вошла и Надежда.

– А мне тетя Наташа подарила собачку! – сказал мальчишка, обращаясь к матери. – Смотри, какая красивая! Как настоящая! Давай мы ее подарим бабушке, когда опять поедем к ней. В тот раз я подарил ей солдатика, а теперь подарю собачку!

– Конечно, – сказала Надежда и взглянула на Крячко.

И по этому взгляду Станислав почему-то понял окончательно и бесповоротно: никакого отношения к убийству матери женщина не имеет. Точно не имеет. И иметь не может. Потому что убийцы так не смотрят, у них нет и не может быть таких глаз! Уж кого-кого, а убийц в своей жизни Крячко навидался! А следовательно, он, Крячко, непроходимый и безнадежный дурак по причине того, что выдумал версию, будто эта женщина своими или еще чьими-то руками убила свою мать.

– Приезжайте завтра, – сказала Надежда. – Тогда и поговорим…

– Да, в общем, можно считать, что уже поговорили, – признался Крячко и, не прощаясь, выскочил на лестничную площадку.

Пришел в себя он лишь во дворе. И подумал, что ему надо поговорить с бывшим мужем Надежды Серегой Литвиновым. Не для того, чтобы узнать что-нибудь новое о его бывшей жене Надежде, а больше для проформы. Вряд ли этот самый Серега скажет что-нибудь стоящее касательно убийства своей бывшей тещи. Но побеседовать с ним все же надо. Мало ли что… И Крячко пошел в сторону видневшейся невдалеке котельной, где, если верить словоохотливому мужичку, трудился развеселый парень Серега Литвинов.

– Могу я видеть Сергея Литвинова? – спросил Крячко у первого попавшегося в котельной мужчины в рабочем костюме и с какой-то железякой на плече.

Тот, не останавливаясь, молча ткнул пальцем куда-то вдаль: ищи, мол, там. Крячко пошел в указанном направлении и вскоре увидел нескольких мужчин, сидевших кружком и по очереди прихлебывавших что-то из закопченной кружки. «Чифир пьют, – догадался Крячко. – Веселая публика».

– Мужики, – сказал он, обращаясь ко всем разом, – а кто из вас Сергей Литвинов?

– Допустим, я, – лениво отозвался один из мужчин с кудрявыми волосами и кепкой на самом затылке.

– Это хорошо, что ты, – усмехнулся Крячко. – Поговорить надо.

– Мне – с тобой? – улыбнулся Серега, и улыбка у него была озорная и разбойничья.

– Ну да, – спокойно ответил Крячко.

– И кто ж ты есть такой? – еще шире улыбнулся Серега.

Крячко представился.

– Да ты что? – не поверив, весело сказал Серега. – Неужто аж из самой Москвы? И что же – по мою грешную душу? Братва, вы гляньте только, какая мне честь, почет и уважение! За мной из самой столицы! Да только напрасно ты дал такой крюк, вот что я тебе скажу. Потому как чист я перед законом до самого своего донышка. Вот, тружусь… А то, что мы тут по грешному делу чифирим, так это вроде как и не преступление. Потому что нет такого запрета, пить чаек. Или, может, уже появился запрет-то? Может, вы его уже там, в Москве, нарисовали?

– Отойдем в сторону, – сказал Крячко, терпеливо выслушав этот дурашливый монолог.

– Ну, отойдем, коль уж ты просишь, – тоном вальяжного человека согласился Серега.

Они отошли в дальний угол котельной, где валялись ящики и доски.

– Если не боишься испачкать костюмчик, то можешь присесть, – сказал Серега. – Я вот присяду. Ради экономии моих немногочисленных сил.

Крячко с сомнением оглядел грязноватые ящики, но все же также присел на один из них.

– И что? – спросил Серега. – В чем же мой грех перед законом и обществом?

– Да я, в общем, не по твою душу, – задумчиво произнес Крячко. – Бывшую тещу твою убили. Слыхал?

– А, так ты вот по какому вопросу! – скривился Серега. – Как же, слыхал.

– И от кого же?

– Ну… Точно и не скажу. Да оно ведь как бывает? Один сказал, другой подхватил, третий передал. Слухи – они ведь с крыльями. Вот и до меня долетел слушок. Ну, потом-то, конечно, я сбегал к Надюхе… к своей бывшей… Как же не сбегать, коль такие слухи? Все-таки теща, хоть и бывшая. Правда, спрашиваю? Правда, отвечает. Я интересуюсь: а кто, как, где, когда, зачем? А она только плачет да руками разводит. Ну, потом-то я у нее, конечно, выведал кое-какие подробности. Вроде как в стариковском интернате все это случилось. Там она обитала, там ее и того… А уж кто и для чего – откуда мне знать?

– А на похоронах-то почему не был?

– Да я бы, может, и пошел бы… Да только вот смена у меня. Кто же отпустит? Да оно, если разобраться, и хорошо. Потому что не люблю я похороны. В тоску они меня вгоняют. А когда я в тоске, то… – Серега не договорил и махнул рукой.

– Понятно, – улыбнулся Крячко. – Ну и что ты можешь сказать?

– Это о чем же? – удивился Серега.

– Не о чем, а о ком. О бывшей теще.

– Да что тут скажешь? – пожал плечами Серега. – Теща как теща… Да мы, честно сказать, с ней почти и не знались. Тут вот как получилось. Когда мы с Надюхой сошлись, она, то есть теща, в это самое время проживала вместе с нею. А тут – я. Ну, она, теща то есть, и говорит: так, мол, и так, не хочу, говорит, путаться у вас под ногами и мешать вашей семейной жизни. Я лучше, говорит, пойду доживать свой век в доме престарелых. Вот… Ну, Надюха, конечно, да и я тоже замахали руками: в какой такой дом престарелых при живых-то детях? Разве мы тебя гоним или лишаем куска хлеба? Квартирка, конечно, маленькая, но ничего, поместимся! Все же родня! Так что забудь и выкинь эту свою думку насчет богадельни. А она: нет, говорит, все равно пойду, не удержите. А на вас