члены присылают. Паша так себя не вел, он не от мира. Этим и привлекал, необычностью. Я в то время официанткой в кафе подрабатывала, там студенты нахальные в основном, и он — молодой аспирант, сидит за столиком, формулы чертит… Иной раз задумается, смотрит куда-то вдаль, лицо его такое. Красивый. Был.

Анна достала телефон, стала играть маникюром по экрану.

— Так и познакомились? — спросил я.

Анна сдвинула брови, поправила волосы.

— В кафе этом? — уточнил я.

— Да, там. Я в кафе только временно. Училась в «кульке». Певицей стать мечтала. Мы не богато жили, казалось, что в шоу-бизнес идти самый системный путь.

Она замолчала с обиженным видом.

— Все строят звездные планы. Я в юные годы мечтал художником стать, — поделился я.

— Стань не в юные, — Анна пожала плечами. — Какие проблемы?

Меня задело.

— Ты же ж не запела.

— Меня Павел отговорил. Он — ученый, а жена — певичка? Не технично, говорит. Я такая влюбленная была! Он меня дождался после смены. Я иду, он за мной. Я иду, он за мной. Я поворачиваюсь, говорю: ты чего? А он стесняется! Представляешь? Как ребенок робеет. Подходит. Я смотрю — из последней смелости слова давит, и не понятно, что там шепчет. Это какое усилие! Я — всё, влюбилась. На втором свидании он предложение сделал. И такой дурачок! У него лицензии на брак не было, а он…

Это вполне отвечает образу Вжика — мудрый в науке, но профан в простых нормативных вещах.

— А как я гражданство дома получала! — с усмешкой продолжала Анна. — Целая история. До сих пор помню: «Строго соблюдать Устав жилищного комплекса «Айсберг», служить всеми силами домкому и подъезду, способствовать уничтожению врагов нашего великого дома, торжественно клянусь!». У вас есть такое?

Есть. «Хранить вечную преданность Гапландии, пожертвовать собой и всеми членами семьи по первому требованию…». Клятвы разные, суть одна.

— Когда поженились, у Павла робость понемногу стала проходить. Это мило, да. Но для мужика робость вредна, правда? Ну то есть когда она не проходит, а у него прошло, и петь на сцене он мне отсоветовал. И хорошо. Плохая певица, еще хуже, чем робкий мужчина. Твое такси приехало, — вдруг сказала Анна, помахав телефоном. — Ожидает внизу.

— Ты предлагала оставаться.

Анна ослепительно улыбнулась.

— Я передумала!

Уже на пути к выходу, пробираясь по сумрачной анфиладе, я подумал: нет, не передумала. Анна дала мне возможность достойно убраться и сохранить лицо. Робкий мужчина смешон, когда он играет героя-любовника.

* * *

Полный приключений день не мог не загвоздить на вечер бонусную неожиданность. Следователь Кассин, собственной персоной. Стоит в респектабельной пальте у входа в парадную, беседует со старшим консьержем. Я хотел бы вернуть такси, смыться отсюда, но понял, что замечен. Следак идет навстречу. В ярко освещенном дворе мне видны лапки морщин на его лице.

— Крувраги, сожитель Шэлтер! Почему пропал с радаров?

— Чем обязан? Меня дожидаетесь?

— А как же ж?! — радуется Кассин. — Живой, здоровый? Рад.

— Тебе-то?

— Куда пропал? — уже без дурачества спрашивает он.

— Гулял.

— По окраинам?

— По ним, — говорю и нагло смотрю на следователя. — Тебе же ж работать недосуг.

— Мне же ж! — с напором говорит Кассин. — Досуг. В связи с этим приехал проводить отвод, — понизил голос. — Есть что-то новое?

Тут уверенность моя пошла по нисходящей, как брошенное копье, и воткнулась в грунт. Стоит доложить следаку о дым-машинах? Он позиционирует себя, как мой потенциальный союзник в Системе, но это может быть уловкой. Пожимаю плечами.

— Ясно, Шэлтер. Вижу, что есть. Расскажешь потом. А что с телефоном?

— Системно с телефоном, — ворчу я лезу в карман, достаю.

— Стой-стой-стой, — подорвался Кассин. — Это что такое?!! — схватил меня за руку.

Тьфу, ты! Скрыл, называется.

— Это браслет Кольцова, — сознаюсь я.

Кассин вынимает из внутреннего кармана очки, сквозь которые строго глядит на меня и говорит:

— Исполняешь. Сам себе в объебок два абзаца добавил. Я тебя должен теперь закрыть по девяносто пятой.

А из тебя-то, Николай Анатольевич, пергарчик алкогольный реет. Деваться мне некуда, пришлось рассказать вкратце о своих сегодняшних действиях. Кассин держал меня за куртку и выгуливал по двору, как лошадь в манеже, при этом приговаривал: «Так, дальше», «ну-ну». О посещении Анны я умолчал — из дымной фуры в тачку, говорю, по городу пропетлял, и домой.

— И что это значит?

— Кто следователь из нас?

— Шэлтер, не кубаторь херни. Ты же ж всяко выводы сделал.

Я ухаю театральным смехом.

— Вывод один и он непреклонен. Я никого не убивал. Цы-цы-цы, тьфу, политическое дело. Госпром, оборонка и пашкины материалы на Стройкомплект. Пасьянс сложился.

— Так-то оно так на первый взгляд, — говорит Кассин и смотрит на фонарный столб, где висит гроздь камер наблюдения. — А на второй взгляд, сопадос. Причудливая игра обстоятельств. Материалы Кольцова где сейчас?

— Я неправильно выразился. Не материалы, а догадки.

— А. Правильно, догадки. Если они были, то одна версия, если же ж нет… Но самый процессуально-выверенный вывод — это третья версия.

Он явно ждет от меня брызжущего любопытства «какая третья версия?». Ща, разбежался.

— А что такое отвод, по поводу которого радость нашей встречи? — спрашиваю.

— Проверка показаний на месте. Надо было сразу сделать, — он морщится. — Закрутился. В том смысле, как и говорю, не было и нет у меня такой цели тебя, Александр, закрыть.

— Не было. А теперь есть?

Следователь снимает очки, сует их за пазуху, не с первого раза попадает в карман.

— Дело я завтра передаю, вот что. Заочно тебе известному Петерсу. Хороший следователь, дотошный.

— Почему? — мне стало неприятно.

— Решение руководства, — хрипит Кассин. — Поэтому такое предложение: когда Петерс вызовет тебя, ты не говори…

— Что именно не говорить?

— А ничего! — следователь шлепает меня в плечо. — Подтверждай предыдущие показания. Но о собственных действиях, — перегар придвинулся. — Не стоит. Только мне. Официально — о