Недалеко от нас выстрел из какого-то смертоносного оружия проделал дыру в обшивке коридора, и весь воздух, который был в этой части корабля, устремился наружу, в пустоту. Надев свое ожерелье, я услышал стук закрывающихся огромных дверей и гулкий грохот, похожий на бой боевых барабанов титанов.

Когда я схватился наконец за ожерелье, отток воздуха уже почти прекратился, хотя я еще слышал его свист и видел бешеные смерчи пыли, взметавшиеся вверх, как праздничные ракеты. Теперь вокруг меня плясал только легкий ветерок.

Осторожно пробираясь вперед, – ибо в любой момент можно было наткнуться на новых рыскунов, – мы нашли зияющую брешь. Здесь, подумалось мне, как нигде, я смогу разобраться в строении корабля и узнать что-нибудь о его устройстве. Однако ничего у меня не вышло. Сломанное дерево, искореженный металл и разбитый камень торчали тут вперемешку с материалами, неизвестными на Урсе, твердыми и гладкими, как слоновая кость или агат, но совершенно невообразимых цветов или же вовсе бесцветными. Другие напоминали полотно, хлопок или грубую шерсть неведомых животных.

За этой разрушенной слоистой оболочкой ждали молчаливые звезды.

Мы потеряли связь с основным отрядом, но было ясно, что брешь в обшивке корабля нужно заделать как можно скорее. Я дал знак восьмерым уцелевшим из прежнего арьергарда следовать за мной, надеясь, что, выбравшись на палубу, мы найдем там матросов из команды за починкой.

На Урсе мы не смогли бы пробраться сквозь пробитые этажи; здесь это было легко. Требовалось лишь осторожно прыгать, хватаясь за какой-нибудь гнутый металлический прут или стойку, и прыгать снова – покрывая по этажу с каждым прыжком, что в любом другом месте показалось бы безумием.

Мы выбрались на палубу, но поначалу – без видимых результатов; она была столь же безлюдна, как ледяная равнина, которую я некогда обозревал из самых верхних окон Последней Обители. Через нее тянулись огромные тросы; некоторые из них вздымались словно колонны, еще удерживая далеко наверху обломок мачты.

Одна из женщин подняла руку и указала на другую мачту, в нескольких лигах от нас. Я проследил глазами, но сперва не заметил ничего, кроме чудовищного сплетения парусов, ярдов и линей. Затем я увидел слабую фиолетовую вспышку, исчезающую среди звезд, и, с другой мачты, ответную вспышку.

Потом произошло нечто столь странное, что какое-то время я не верил своим глазам, гадая, не грежу ли я наяву. Мельчайшая серебряная крапинка в нескольких лигах над нашими головами, казалось, начала приближаться и очень медленно расти. Я, несомненно, наблюдал падение; но предмет падал вне атмосферы, не подвластный колебаниям воздуха, и под влиянием притяжения столь слабого, что его падение оборачивалось не более чем плавным спуском вниз.

До того я вел своих матросов. Теперь они увлекали меня за собой, забравшись на снасти обеих мачт, пока я стоял, очарованный этим невероятным серебряным пятном. Через мгновение я остался один и смотрел, как люди моей бывшей команды, словно стрелы, разлетаются от троса к тросу, время от времени постреливая из своих ружей. Я же по-прежнему стоял в нерешительности.

Одна мачта, подумал я, наверняка захвачена мутистами, другая – экипажем. Подняться не на ту мачту означает гибель.

Новая серебряная крапинка последовала за предыдущей.

Обрыв одного паруса мог быть случайным, но обрыв двух подряд – только намеренным вредительством. Если уничтожить определенное число мачт и парусов, корабль никогда не доберется до места назначения, а желать этого могла только одна сторона. Я прыгнул к снастям той мачты, с которой опадали паруса.

Я уже писал, что палуба напоминала ледяную равнину мастера Эша. Теперь, в полете, я разглядел ее лучше. Воздух все еще вырывался из дыры, где раньше возвышалась мачта; извергаясь из чрева корабля, он становился видимым гигантским призраком, сверкающим миллионами огоньков. Эти огоньки опадали, медленно летели вниз словно снег, – хотя не медленнее, чем падал бы человек, – покрывая мощную палубу белым блестящим слоем инея.

И снова я стоял у окна мастера Эша и слышал его голос: «То, что ты видишь, – последнее оледенение. Сейчас поверхность солнца тусклая, но скоро вспыхнет ярким пламенем. Правда, само солнце сожмется, отдавая меньше энергии окружающим мирам. В конечном счете, если представить, что кто-то придет и встанет на льду, он увидит только очередную яркую звезду. Лед, на котором он будет стоять, – не тот, что ты видишь перед собой, а будущая атмосфера этого мира. И так будет продолжаться в течение очень долгого времени. Возможно, вплоть до заката дня вселенной».

Мне показалось, что он снова рядом. Даже когда близость снастей заставила меня очнуться, мне чудилось, что он летит бок о бок со мной и слова его отдаются в моих ушах. Он пропал в то утро, когда мы вышли по ущелью к Орифии и я хотел взять его с собой к Пелерине Маннеа; лишь на корабле я понял, куда он девался.

Понял я также, что выбрал не ту мачту; если корабль потеряется среди звезд, очень мало изменится от того, жив или мертв Северьян, некогда подмастерье палачей, некогда Автарх. Вместо того чтобы подняться по снастям, добравшись до них, я развернулся и прыгнул снова, теперь на мачту, которую удерживали рыскуны.

Сколько бы раз я ни брался за описание, мне никогда не изобразить ужас и восторг этих прыжков. Ты прыгаешь так же, как на Урсе, но мгновение растягивается здесь на дюжину вдохов, словно ты – мяч, запущенный рукой ребенка; наслаждаясь этим затянувшимся мгновением, ты все время знаешь, что если промахнешься и пролетишь мимо всех линей и перекладин, то непременно погибнешь – как детский мячик, заброшенный в море и затерявшийся навсегда. Я помнил об этом даже тогда, когда перед моими глазами стелилась льдистая равнина. Руки мои все равно были простерты вперед, ноги сведены, и я казался себе не столько мячиком, сколько волшебным ныряльщиком из какой-то старой сказки, который нырял везде, где заблагорассудится.

Без всякого предупреждения передо мной появился новый трос, в том месте между мачтами, где не должно было быть никакого троса, – трос огненный. Его перечеркнул другой, и еще один; все они тут же исчезли, когда я пронесся через участок пустоты, где они протянулись. Значит, рыскуны узнали меня и открыли со своей мачты огонь.

Вряд ли разумно предоставлять врагу случай просто попрактиковаться в стрельбе по мишени. Я выдернул пистолет из кобуры и нацелился в точку, откуда вылетела последняя молния.

Много раньше я рассказывал, как напугал меня слабый разряд, вырвавшийся из ствола моего пистолета, когда я стоял в темном коридоре, а у моих ног лежало тело стюарда. Сейчас я испугался снова, потому что, нажав на курок, не увидел никакой искры.

И фиолетовый разряд энергии не вылетел из ствола мгновением позже. Если бы я был так умен, как иногда говорю о себе, я бы, наверно, выбросил пистолет. Сейчас же я просто сунул его обратно в кобуру по привычке и едва успел заметить огненную молнию, которая прошла совсем рядом со мной.

Потом времени на стрельбу ни у меня, ни у врагов не осталось. По обе стороны замелькали тросы снастей, и, поскольку я не забрался еще слишком далеко от основания мачт, они походили на стволы огромных деревьев. Перед собой я увидел трос, за который должен был зацепиться, а на нем рыскуна, торопившегося упредить меня. Сперва я принял его за такого же человека, как я, хотя и необычайно крупного и сильного, потом – за время гораздо меньшее, чем требуется, чтобы все это записать, – я понял, что это не так, ибо он каким-то образом цеплялся за трос ногами.