Ей не хотелось спать в хижине, и она сделала себе крышу из ветвей снаружи, у стены, – как бы продолжение крыши хижины. Под этим навесом была куча папоротника, на которой спала Лоттар, и кошма, которую ей дали и которой она покрывала папоротник. На паразитов Лоттар уже не обращала внимания. В стену, сложенную без раствора – из одних камней, – был зачем-то вделан ряд крюков. Лоттар не знала зачем, но на крюки оказалось удобно вешать ведра для молока и немногочисленные котелки для готовки. Воду Лоттар носила из ручья, в котором стирала собственную головную повязку и иногда купалась сама – не столько желая быть чистой, сколько спасаясь от жары.

Вся ее жизнь изменилась. Женщин она больше не видела. Она утратила привычку к постоянной работе. По вечерам к ней приходили маленькие девочки – забирать молоко. Вдали от кулы и матерей они будто срывались с цепи. Они забирались на крышу хижины, часто ломая воздвигнутые Лоттар сооружения из ветвей. Они прыгали в ее «постели», а иногда хватали охапку папоротника, сплетали импровизированный мяч и швыряли его друг другу, пока он не разваливался. Они так веселились, что в сумерках Лоттар приходилось выгонять их домой, напоминая, как страшно будет в лесу после наступления темноты. Лоттар предполагала, что девочки всю обратную дорогу мчатся бегом, расплескивая добрую половину молока.

Время от времени девочки приносили кукурузную муку, и Лоттар смешивала ее с водой и пекла хлеб на лопате в очаге. Однажды девочки притащили ей лакомый кусочек – овечью голову, сварить в котелке. Лоттар не знала, где они взяли голову, и подозревала, что украли. Ей разрешали оставлять себе часть молока, и она не пила его свежим, а оставляла прокиснуть и мешала, чтобы получился йогурт, а потом макала в него хлеб. Так ей теперь больше нравилось.

Вечерами, вскоре после того, как девочки убегали вниз через лес, наверх часто приходили мужчины. Видимо, летом у них было такое обыкновение. Они любили сидеть по берегам ручейка, палить холостыми, пить ракию и петь, а иногда просто курить и разговаривать. Они проделывали этот путь не для того, чтобы проведать Лоттар, но раз уж приходили, то прихватывали для нее подарки – кофе, табак – и наперебой давали советы о том, как лучше починить крышу хижины, чтобы она не рухнула, как сделать, чтобы огонь в очаге не гас ночью, как стрелять из ружья.

Старую итальянскую винтовку «мартини» Лоттар дали, когда она уходила из кулы. Кое-кто из мужчин сказал, что это ружье приносит несчастье, потому что оно раньше принадлежало юноше, которого застрелили, когда он сам еще не успел никого убить. Другие говорили, что «мартини» вообще приносят неудачу, это очень плохие ружья, совершенно бесполезные.

Точность боя и скорострельность хороша только у винтовок «маузер».

Но пули «маузера» слишком маленькие и недостаточно вредят. В селении было множество мужчин, подстреленных из «маузера»: когда они ходили, ветер посвистывал в дырках.

Нет ничего лучше старинного кремневого ружья, хорошенько заряженного порохом, пулей и горстью гвоздей.

Когда мужчины не говорили о ружьях, они вспоминали о том, кто кого недавно убил, или рассказывали байки. Кто-то поведал историю про колдуна. Один колдун сидел в тюрьме у турецкого паши. Паша велел вывести колдуна из тюрьмы, чтобы тот позабавил его гостей фокусами. Колдун велел принести миску с водой. Видите, сказал он, это порт на море. Какой порт показать вам на море? Покажи нам порт на острове Мальта, сказали они. И вот у них перед глазами появился этот порт. Дома, соборы и пароход, готовый отчалить. А хотите посмотреть, как я взойду на борт этого парохода? «Попробуй!» – засмеялся паша. И вот колдун ступил ногой в миску с водой и оказался на борту парохода и мигом уплыл в Америку! Как вам это понравится!

– Колдунов не бывает, – строго сказал священник, который в этот вечер поднялся на пастбище вместе с мужчинами, как часто делал. – Вот если бы ты сказал «святой», в этом еще был бы какой-то смысл.

Он говорил сурово, но Лоттар показалось, что он счастлив и доволен жизнью, как и все мужчины, – ей тоже разрешалось быть счастливой в их (и в его) присутствии, хоть он и не обращал на нее внимания. От крепкого табака, что ей дали покурить, у нее закружилась голова, и ей пришлось прилечь на траву.

Пришла пора ей задуматься о том, чтобы перебраться внутрь дома. По утрам стало холодно, папоротник был мокрый от росы, виноградные листья желтели. Она взяла лопату и вычистила пол от овечьих катышков, собираясь перенести постель в дом. Она стала конопатить травой, листьями и грязью щели между камнями.

Когда в очередной раз пришли мужчины, они спросили ее, что это она делает. Это на зиму, объяснила она, и они засмеялись:

– Здесь никто не может жить зимой.

Они показали, какой глубокий бывает снег – им по грудь. К тому же овец все равно отгонят вниз.

– Тебе здесь нечем будет заняться. И что ты будешь есть? Думаешь, женщины будут давать тебе хлеб и йогурт просто так?

– Но как я вернусь в кулу? – спросила Лоттар. – Я девственница, где я буду спать? Какую работу делать?

– Это верно, – сочувственно сказали они, обращаясь к ней и друг к другу. – Когда девственница принадлежит к куле, у нее обычно есть надел земли и она там живет одна. Но эта по-настоящему не принадлежит к куле, и у нее нет отца, чтобы дал ей землю. Что ей делать?

Вскоре после этого – в середине дня, когда на пастбище обычно никто не приходил, – к Лоттар явился священник. Один.

– Я им не доверяю, – сказал он. – Мне кажется, они снова захотят продать тебя мусульманину. Хоть ты и принесла клятву. Они попытаются выручить за тебя деньги. Еще полбеды, если бы они могли найти тебе христианина, но я уверен, что это будет мусульманин.

Они сели на траву и стали пить кофе. Священник сказал:

– У тебя есть какие-то вещи, которые ты хочешь взять с собой? Нет? Скоро мы тронемся в путь.

– Кто же подоит овец? – спросила Лоттар. Отдельные овцы уже спускались вниз по склону, временами останавливаясь и поджидая ее.

– Оставь их, – сказал францисканец.

Так она и оставила не только овец, но и свое жилище, высокогорный луг, дикий виноград, сумах, горный ясень, кусты можжевельника и приземистые дубки, на которые смотрела все лето, кроличью шкуру, что заменяла ей подушку, котелок, в котором варила кофе, кучу дров, что собрала только сегодня утром, камни у очага – каждый был знаком ей по форме и цвету. Она понимала, что уходит, – так строг был францисканец; но все же понимала не настолько, чтобы жадно оглядываться вокруг, желая увидеть все в последний раз. Впрочем, это было и не нужно. Все, что вокруг, и без того останется у нее в памяти навеки.

Они вошли в буковый лес, и священник сказал:

– Теперь мы должны идти очень тихо. Я выберу другую тропу, не ту, что проходит мимо кулы. Если мы кого-нибудь услышим на тропе, то спрячемся.

Они шли молча, много часов, между буками с гладкой слоновьей корой и сухими соснами, под черными ветвями дубов. То вверх, то вниз, переходя гребни, по тропам, о которых Лоттар и не знала. Францисканец не колебался, выбирая путь, и ни разу не заговорил о привале. Когда они наконец вышли из лесу, Лоттар очень удивилась, что еще так светло.