А Александр уже год жил в Париже у мадам де Бароден, сестры Бугенвиля, вместе со старшим сыном адмирала Гиацинтом. Адмирал узнал о необыкновенных способностях племянника и уговорил Розу отправить его в Париж. Благодаря своему положению в научном мире и своим связям – он был членом Академии наук с 26 февраля 1795 года – Бугенвиль устроил сначала сына, а затем молодого Варанвиля в только что открывшуюся Политехническую школу, учрежденную Конвентом в 1794 году по настоянию Монжа и Карно[7]под названием «Центральная школа общественных работ» и переименованную на следующий год в Политехническую. Занятия проходили в особняке де Лассэ, неподалеку от Бурбонского дворца[8].

Пока Гийом Тремэн с тяжелым сердцем возвращался в Тринадцать Ветров в надежде узнать новости о сыне, Роза поручила Мари Гоэль позаботиться об адвокате, а сама отправилась на поиски дочерей. Она нашла их в обществе Мари-Габриэль в комнате для занятий, оборудованной на втором этаже в восьмиугольной башенке, куда вела каменная винтовая лестница.

Девочки писали под диктовку. Перья скрипели по бумаге, бывшая монахиня тихо и четко читала текст из «Характеров» Ла Брюйера:

«Вообразите усердие ребенка, который строит карточный домик или пытается поймать бабочку, – это усилие Теодота ради никчемного дела, которое не стоит, чтобы ради него шевелили и пальцем...»

Девочки старательно писали, высунув розовые язычки, на мать, которая как можно осторожнее вошла в комнату, они даже не взглянули. Мари-Габриэль со всей строгостью относилась к выполнению школьной программы, во-первых, и почитала известных авторов, во-вторых. Поэтому Роза терпеливо ждала, стоя за спинами дочерей, любовалась ими и мысленно сравнивала их со старшим братом. И в очередной раз удивлялась их несходству...

Пятнадцатилетний Александр с короткими блестящими и волнистыми черными волосами походил на юного греческого бога. В одиннадцатилетней Виктории проглядывали черты ее предков-викингов: светлые шелковистые волосы были абсолютно прямыми и не поддавались никакой завивке, глаза цветом напоминали незрелый орех. У младшей, Амелии, были маленькое треугольное личико и широко расставленные зеленые глаза, и вся она походила на котенка. Русые непослушные волосы не желали поддаваться никаким расческам, и Амелия издавала жуткие вопли, как только приходило время причесываться. Девочка явно тяготела к вольной жизни, любила бродить по лесам и полям, лазать по деревьям. Мать не чаяла души в обеих, видя в них соль земли и небесный свет. Смерть их отца только усилила это чувство.

Окончив диктовку, сестра Мари-Габриэль улыбчиво взглянула на Розу.

– Спасибо, что понимаете меня и не стали прерывать урок. Вы что-то хотели нам сообщить?

– Да, но не хотелось прерывать речь месье де Ла Брюйера... Ну так вот: я должна отправиться в Суисн к моей кузине Флоре, она понесла тяжелую утрату.

– Она потеряла кого-то? – спросила Виктория.

– Да... Знаю, вам будет тяжело, но скрывать от вас это известие бесполезно: ваш кузен Арман стал жертвой несчастного случая.

Раздались горестные вздохи, затем обе девочки заплакали. Виктория, более хладнокровная, чем сестра, и уже научившаяся более или менее владеть собой, спросила:

– То есть вы отправите нас в Шантелу, мама?

– Да, дорогая, и я пришла спросить сестру Мари-Габриэль, не согласится ли она сопровождать вас. Надеюсь, вас это не затруднит? Вы ведь любите Шантелу...

Они все любили Шантелу. Виктория всегда тяжело переживала расставание с матерью, но перспектива провести две-три недели в обществе самой очаровательной из воспитательниц согрела ее сердечко. В Шантелу даже сестра Мари-Габриэль становилась более покладистой, чуть-чуть «отпускала вожжи». Пожилая дама, как никто, умела отвлечь ее от своих обязанностей, и они обе пускались в воспоминания о прошлом, которые их очень сближали. Мадам де Шантелу и бывшая монахиня-бенедиктинка – она собиралась незамедлительно вернуться в монастырь, как только его вновь откроют, – выпивали огромное количество чашек шоколада и кофе, предавались воспоминаниям, обменивались последними новостями. Пожилая дама напрочь забывала падать в обморок всякий раз, когда речь заходила о чем-то ужасном, – жестокие времена Террора помогли ей почти избавиться от этой мании. Терять сознание из-за разбитой вазы – ну что ж, дело хозяйское! – но валиться на ковер, когда дурно пахнущий мужлан рыщет по дому, опустошает погреба да еще грозит отправить вас в тюрьму за сопротивление, – нет, в этом случае необходимо стоять насмерть, смотря врагу прямо в глаза.

Виктория, едва сдерживая ликование, чтобы соблюсти приличия, удалилась вслед за гувернанткой, чтобы немедленно заняться подготовкой к отъезду. А Амелия терзалась сомнениями. Что же ей теперь делать? Как выйти из создавшегося положения? Рано утром прибежал ее друг Адам, и она спрятала его на заброшенной голубятне Варанвиля. Ведь он рассчитывает на ее помощь.

С годами между самой юной из Варанвилей и будущим хозяином Тринадцати Ветров установились заговорщицкие отношения. В них, естественно, не было и намека на влюбленность, не то что отношения Александра и Элизабет. Об этих двух и сказать-то было трудно, то ли они обожают друг друга, то ли ненавидят – так яростны были их ссоры и примирения. Своевольная, властная Элизабет – Амелия охотно признавалась, что не очень ее любит, – всегда считала, что Александр должен стать неким подобием рыцаря из древних легенд, вечным слугой дамы своего сердца. А Александр насмехался над ее притязаниями, хотя иногда, случалось, отдавал им должное.

Как бы там ни было, они сильно привязались друг к другу, и когда юноша покинул родной дом и уехал в Париж, Элизабет сказалась больной– впрочем, начисто отвергла попытки доктора Аннеброна осмотреть ее– и два дня не выходила из своей комнаты. А когда вышла, то все свободное время стала проводить в конюшне, там как раз родился жеребеночек. Она все же согласилась взять у Клеманс пузырек с васильковой водой, та прошептала ей на ухо:

– Попробуйте это средство, хотя, мне кажется, нужно проконсультироваться у доктора, мадемуазель Элизабет. Болезнь, от которой покраснели ваши глаза, может все-таки иметь отношение к медицине. И если это будет продолжаться...

– Не будет.

И действительно, вскоре глаза ее вновь приобрели прежний цвет.

Между Амелией и Адамом не было таких бурных чувств. Они оба были спокойными, склонными к созерцанию, в сезон могли часами ловить креветок или молча наблюдать, как ходит в прозрачной воде форель или крутятся мельничные колеса. Им случалось серьезно спорить, сидя на дереве на одной ветке, о структуре гнезда или о развитии птенцов. Девчушку, правда, в отличие от ее старшего друга не привлекали ужи, медяницы и прочие ползающие твари, исключение, пожалуй, составляли зеленые ящерки.