Говорят, англичане нашего поколения не любят работать. Однако никак нельзя сказать, что они не ищут работы и не домогаются ее. На следующий же день после того, как объявление появилось в газетах, почтовые небеса разверзлись и на «Твигга и Дэрсингема» обрушился настоящий ураган писем. Весь день на улицу Ангела изливался нескончаемый поток ответов на объявление. Казалось, улица за улицей, целые участки города ожидали именно этого предложения. По-видимому, имелись десятки людей с обширными связями в мебельной промышленности, тончайших знатоков фанеры и инкрустации, и большинство этих людей, еще недавно отклонивших множество предложений, изъявляло полнейшую готовность работать для «Твигга и Дэрсингема». Другие признавали, что они, собственно, не специалисты в этом деле, но много лет занимались, так сказать, смежными профессиями: продавали рояли, ведали перевозкой мебели, выступали иногда в роли оценщиков, смыслили кое-что в обивке и драпировке. Предлагали свои услуги пожилые люди, все больше отставные чиновники, сведущие в чем угодно и готовые представить самые замечательные рекомендации. Они не отрицали, что производство мебели и фанеры для них дело совершенно новое, но были уверены, что быстро с ним ознакомятся, а пока жаждали проявить свое уменье руководить и необыкновенные организаторские способности. И наконец, приходили письма бывших воспитанников закрытых школ. Эти не имели никакого понятия о фанере и наборке и даже не выражали никакого интереса к той и другой. Они сообщали, что умеют управлять автомобилями или имениями, могут организовать что угодно и кого угодно и согласны ехать на Восток (видимо, у них сложилось впечатление, будто «Твигг и Дэрсингем», кроме конторы по сбыту фанеры, имеют еще и парочку чайных плантаций). Все эти люди излагали свои предложения всевозможными почерками, на всевозможной бумаге, начиная от превосходной пергаментной и кончая розовыми листками, хранившимися, вероятно, издавна в шкатулке на камине. Но в одном они были схожи между собой: все они утверждали, что энергичны и предприимчивы.

— Эти письма дают кое-какое представление о «старой Англии», не правда ли? — заметил мистер Голспи таким тоном, словно сам он был родом из более молодой страны. Мистер Голспи вместе с мистером Дэрсингемом и мистером Смитом просматривал всю эту гору писем.

— Тут виноват кризис, — заступился за Англию мистер Дэрсингем, в последнее время настроенный оптимистически. — И сейчас он уже проходит. Правда, Смит?

— Да, как будто проходит, мистер Дэрсингем. — Тон у мистера Смита был довольно неуверенный. Эти письма заставили его лишний раз заглянуть в темную пропасть. И то, что он там увидел, привело его в смятение.

— Во всяком случае, судя поэтам письмам, в Англии можно купить весь цвет ее талантов за четыре-пять фунтов в неделю, — фыркнул мистер Голспи. — Нет, кажется, ни единой вещи в мире, которой бы эти господа не умели делать, вот только работу найти они не способны. Ну ладно, тут я отобрал четырех как будто подходящих. А вы?

После долгих обсуждений и споров они наконец отобрали десять предложений, и этим десяти кандидатам было предложено явиться в контору через два дня. Они пришли все разом в назначенный час и ждали на площадке у дверей, а Стэнли, безмерно наслаждаясь своей ответственной ролью, носился из кабинета на площадку и обратно, по очереди вызывая их.

Мистеру Смиту (он отправлялся в банк) пришлось прокладывать себе дорогу через эту толпу. В первую минуту, когда он вышел на площадку и те, кто стоял ближе к двери, посторонились, пропуская его с почти демонстративной предупредительностью и поспешностью, он испытал чувство торжества, гордость солидного и преуспевающего человека среди толпы неудачников. Но чувство это тотчас исчезло. Все претенденты были в своих лучших, тщательно вычищенных костюмах и заранее старались произвести впечатление «энергичных и дельных», в особенности те, кто был ближе к двери, — на их лицах уже появилось выражение, которым они надеялись расположить в свою пользу таинственные силы внутри конторы. Среди них было несколько молодых; эти держались уверенно и непринужденно, как люди, попросту желающие для разнообразия переменить службу. Другие, постарше, были менее самоуверенны, в них чувствовалась настороженность или подавленность. Мистер Смит столкнулся с одним из них, последним в очереди, который стоял в углу у самой лестницы.

— Простите! — воскликнул тот поспешно и сконфуженно. Это был робкий человек таких же лет, как мистер Смит, и немного похожий на него: седоватый, морщинистый, болезненный на вид. Человек семейный, доедающий последние крохи. Человек, который уже далеко не первый раз оказывался последним в толпе просителей. Он ожидал в углу с надеждой, вспыхнувшей в нем сегодня утром, когда пришло письмо, — ошеломительное, как удар грома, как весть о победе, как спасение. А теперь надежда умирала в его душе.

— Это я виноват, — успокоил его мистер Смит, остановившись и любезно улыбаясь ему. Но когда глаза их встретились, улыбка мистера Смита дрогнула, сбежала с губ, и мистер Смит стал так же серьезен и озабочен, как этот незнакомый человек. Он почувствовал вдруг к нему живую симпатию, глубокое волнение жалости, какого давно уже не испытывал. Их можно было принять за братьев. И одно мгновенье они глядели друг на друга, как братья в доме, омраченном трагедией.

— Желаю успеха! — услышал мистер Смит собственный голос.

— Спасибо. — Мелькнула тень улыбки.

Мистер Смит больше не видел этого человека. Ему не повезло. Избранный счастливец был совсем в другом роде, — гораздо моложе, высокий, с удивительно маленькой головой, красным носом, как будто постоянно что-то разнюхивавшим, и очень широким ртом, открывавшим вдвое большее, чем у других людей, количество зубов. Фамилия его была Сэндикрофт, и дело он знал: хоть и не сбывал никогда фанеру, но закупал ее, когда служил у фирмы «Братья Бриггс». Это давало ему преимущество перед остальными кандидатами. К тому же он был воплощенная энергия и усердие и вкладывал страстную выразительность в каждую самую незначительную реплику.

— Мистер Твигг, — воскликнул он (это относилось к мистеру Голспи), — и мистер Дэрсингем! Вы можете на меня положиться! Я дело знаю. Я знаком с нужными людьми. Я, если позволите так выразиться, на этом собаку съел.

— Прекрасно, — отозвался мистер Голспи с обычной своей веселой грубоватостью. — Но смотрите, не слишком объедайтесь этой собакой. Верно я говорю, Дэрсингем?

— Да, конечно, — подтвердил мистер Дэрсингем, не совсем понимая, что хочет этим сказать мистер Голспи, но на всякий случай придав лицу многозначительное выражение.

— Понимаю, сэр. Знаю, что вы имеете в виду! На такие вещи я не способен. Это не в моем характере. Честность — не все, но я считаю, что она — главное. И я человек прямой. Я считаю, что прежде всего надо быть честным, сэр.

— Отлично, — сказал мистер Голспи благодушно, ибо и он тоже считал, что Сэндикрофт и ему подобные должны быть честны.

— И если можно, джентльмены, — продолжал Сэндикрофт, глядя то на одного, то на другого, — я хотел бы уже сейчас остаться здесь и ознакомиться со всем, чтобы завтра же с утра пуститься в путь. Мне не терпится поскорее приступить к работе. Прямо-таки чешутся руки. Вы меня поймете, сэр. Когда такой человек, как я, ходит без настоящего дела хотя бы неделю-другую, он чувствует, что ржавеет. Жена моя смеется надо мной. «Отдохнешь немного, вот и все», — говорит она. Но я — нет, я не таков. Мне надо поскорее заняться делом.