Варя усмехнулась своим мыслям: «Гуся тебе!.. И так хороша будешь». И потянулась, чтобы взять со стены коромысло.

Вода была не далеко, тут же, за огородом. От маленькой баньки шла тропка под берег. Там синела прорубь и валялся железный ломок — колоть лед, если за ночь сильно прихватит.

Натаскать воды — дело получасовое. А вот три сажени дров еще оставались в лесу и мучили Варю. Сегодня, хоть и была именинница, решила, что все равно пойдет: надо же с этим кончать. Прошлый раз, когда ходила с санками в лес, заметила свежий след возле своей поленницы и увидела, что кто-то у нее дров увез порядком. Домой шла, сшибая примерзающие к щекам слезы.

— Ты бы подоле канителилась! — заметила ей свекровь, когда Варя зашла пожаловаться на свою беду. — У людей все дрова давно в ограде.

— Ведь я роблю, мамаша!..

Со свекровью у Вари давно уже ладу не было. Спасибо и на том, что хоть брала к себе девочку, когда Варе нужно было на смену. Вот и сегодня Варя пришла, чтобы взять домой свою Морьку, а свекровь, почти не обернувшись, бросила:

— С именинницей тебя, Варвара. Дарить, сама знаешь, нечем.

…Все же день этот не обошелся без подарка: зашла старая Варина подружка Кланя, сторожиха из заводского общежития. Принесла початый кусочек розового земляничного мыла в бумажке и полстакана соли-каменки. Очень дорогой по тем временам подарок.

Сели пить чай с мороженой ягодой, потом достали карты. Варя опять завела разговор про дрова.

— Да брось-ка ты жилы свои тянуть! — посоветовала Кланя, раскидывая на трефовую. — Желаешь, так я тебе мужика какого-нибудь пошлю. Он тебе за ведро картошек разом все дрова выдернет. У меня их, мужиков-то, теперь полно общежитие.

— Да будь они неладны! — махнула рукой Варя. Но все-таки спросила: — Откуда они взялись, мужики твои?

— Трудовая мобилизация, чуешь. Которые по здоровью для фронта не подходят. Ой, Варька, больно баская карта тебе легла!

Варя вспомнила, что действительно на прошлой неделе, когда возвращалась вечером со смены, видела у станции толпу приезжего народа с сундучками, с мешками на плечах. Кто-то громко выкрикивал фамилии по списку.

— Мужики, в общем, не особенно приглядистые, — продолжала Кланя, опуская поверх туза черную десятку. — Но вот один парень есть, так тот, Варька, очень даже ничего!..

— Что карты-то говорят? — пропустив это мимо ушей, опять спросила Варя.

— Да вот сейчас опять вроде пустота какая-то…

— Это правильно… Пустота.

— Разве ж Пашка не пишет?

— После Ноябрьской было письмо.

— Ну вот, а ты говоришь, пустота! Кинуть, что ль, еще?

Ходики, чиненные не раз, отсчитывали время. Девочка забралась Варе на руки, легла на плечо и дремала. Девочка была маленькая, легонькая, и мать по старой привычке тихонько покачивала ее. А за окнами что-то метелило, снег стучал в стекло.

— Так говоришь, не ходить нонче в лес, Клань?.. — спросила Варя товарку.

— Понятно, не ходи. Что ты, мерин: эку тягу на себе каждый раз прешь!

…День сошел. Над Вариным огородом опять повис месяц, но на него набежали серые, как дымки, облачка. К ночи метель унялась, и воздух как будто слегка отсырел. Зима щадила тех, у кого дрова были еще в лесу.

Когда ходики показали десять, Варя стала собираться на смену. Достала рабочую одежду: черный ватник, тяжелые ботинки, рукавицы. Надела шубейку на свою Морьку, скребнула замерзшим засовом, навесила на избу замок и положила ключ под старую, рассыпавшуюся на морозе бочку. Дом остался один, темный, накрытый большой снежной шапкой.

Кончился Варварин день, день именин.

…«Мужик», посланный Кланей, пришел в воскресенье и постучал в замерзшее Варино окно. На нем был серый новый ватник и большая мохнатая шапка. Из-под рыжих лисьих косм глядели светлые, какие-то нездешние глаза. Лицо было желтоватое, и даже мороз его не подрумянил.

Он вошел и снял шапку с коротко остриженной головы. Варя указала ему сесть на лавку, а сама стала, прислонясь к печи, сложив под грудью голые по локоть, тонкие, сильные руки. Ранний посетитель застал ее еще не прибранную: коса бежала по нижней кофтенке, над черными валенками белели голые ноги.

— Сколь же ты возьмешь с меня? — спросила Варя. — С сажени или за ездку?

— Это как скажешь…

Они встретились глазами. Варя переложила косу с одного плеча на другое, прикрыла воротом открытую шею.

— Как звать вас?

— Ларионом, — ответил он, теребя в левой руке свою лисью шапку. Правую он почему-то все держал в кармане.

— Ну, а меня Варварой Касьяновной… Ждановой пишусь. Будем знакомые…

— Очень приятно, — скромно сказал Ларион.

Варя еще какое-то время глядела на него, думая о том, что этот Ларион, наверное, хочет есть. Иначе зачем бы пошел?.. Правда, он не выглядел доходягой и все же был очень худ, но той суровой худобой, когда трудовому человеку перепадает хлеба ровно столько, сколько нужно, чтобы не потерять себя, не протянуть руки и не взять чужого.

— А чего это у вас с рукой-то? — вдруг спросила Варя.

Ларион показал ей правую. Пальцы на ней были отняты по первый сустав.

— На фронте, значит, побывали?

— Нет, не был я на фронте, — просто сказал Ларион. — Это мне на лесопогрузке бревнышком прижало.

Варя поспешно поставила на стол чашку с горячим. Собиралась совсем немножко отрезать хлеба от своего и дочкиного пайка, но скосила нож и отрезала наискосок через всю ржаную булку. Ларион сказал спасибо и взял ложку левой рукой.

В доме уже два года не было мужчины, и Варе странно было видеть, как ест теперь этот человек, придвинув близко к себе чашку; как западают его худые щеки в чуть заметной светлой щетине, когда он, обжигаясь, тянет в себя суп; как двигаются резкие скулы, когда он откусывает хлеб. Нет, женщины как-то совсем по-другому едят…

— Молока хочете? — почему-то волнуясь, спросила Варя. — Только у меня козье… Некоторые гребуют.

— А вы малыша своего не обделите? — Ларион поглядел на маленькую Морьку. И Варе показалось, будто он давно-давно не видел детей.

— Это девочка у меня, — сказала она. — Ничего, кушайте…

…Через полчаса они уже шли к лесу. Солнце цвета начищенной латуни ползло им навстречу, голубая тень ложилась под ноги. Дорога скрипела каким-то праздничным, бодрым скрипом. Мороз вызванивал попутную песню и раскрашивал щеки. Особенно