Перед глазами мигает экран; поставленный на паузу кадр идет рябью. Я снова в полицейском участке. В голове проигрывается видео. Номер 42Б, медная табличка на черной двери. В мозгу крутятся шестеренки, мысли связываются или расходятся, если оказываются неподходящими. Даже сейчас, вопреки всему этому безумию, процесс распутывания загадки меня успокаивает.

Я знаю, как все разрешится. Скоро решение кристаллизуется и предстанет передо мной в своей полноте. Знаю, мой разум до него доберется; он медленнее, чем разум Рори, но тоже неплох.

Смотрю на экран, а тот, в свою очередь, смотрит на меня. Отвожу глаза и крепко их зажмуриваю.

Распутай ее.

От сухости в горле не избавиться, даже если сглотнуть. Не понимаю, откуда она. Все никак не приходит привычное тепло от найденного решения. В голове стучит, стены надвигаются на меня.

В каждом решении время – это константа. Но каков же ответ здесь? Каким может быть этот ответ? Сердце стучит все быстрее, по мере того как я приближаюсь к окончательному осознанию.

Я не смогу.

Пялюсь в экран.

Пола – той викторианской плитки – больше нет. Вместо нее гладкий светло-серый мрамор с темными прожилками. Стены больше не кремового цвета, одна из них полностью покрыта чем-то похожим на цельную зеркальную панель, в которой отражается противоположная стена, выложенная мелкой мозаичной плиткой. На потолке мерцают крошечные звездные огоньки.

Сижу, открыв рот, и не знаю, что сказать.

Блэйк проигрывает видео до конца. Камера вместе с офицером следует за Эбади через прихожую в комнату. Снова на полу мрамор, он стелется через все пространство, выпуская огненные блики во все направления сразу. Камера поворачивается, и я вижу, что камин на месте, но он тоже покрыт серым паутиноподобным мрамором. На секунду камера снова поворачивается, и на месте, где стояли маленькие диваны, я вижу один большой диван буквой Г. Объектив камеры обводит комнату, и я замечаю, что обеденного стола больше нет. Теперь там большой кофейный стол со стеклянной, покрытой узорами столешницей, а по бокам от него, похоже, подушки. Приглядываюсь – на самом деле это не кофейный стол, а заниженный обеденный стол. Который опустили где-то примерно на три фута вниз.

И все это провернули с ночи вторника.

Глава семнадцатая

Суббота

– Это невозможно, – говорю я.

У этой формулы нет решения.

– Разве? – переспрашивает Конвэй, но ответа не ждет.

Шестеренки в мозгу продолжают крутиться и щелкать. Мог ли убийца все там поменять? Убийство произошло поздно вечером во вторник. В среду вечером я рассказал о нем полиции. Они утверждают, что в тот же вечер осмотрели это место. Быть такого не может. Что тут не сходится? Может быть, адрес не тот? Впрочем, даже сейчас, задавая себе эти вопросы, я уже знаю: место правильное, однако произошло нечто невероятное.

– Как-то не сходится с вашим описанием, не правда ли, мистер Шют?

Снова Конвэй.

Не сходится. Не возразишь. Я и не хочу возражать. Это же правда.

– Планировка такая же, – в отчаянии бормочу я, но слова выпадают из моего рта, словно булыжники на песок.

– Здесь все не такое, мистер Шют. Все, что вы нам столь подробно описали, не такое.

– Но…

– В последний раз спрашиваю, мистер Шют. Вы были свидетелем убийства по этому адресу? В квартире под номером 42Б?

Вижу, что Блэйк сжалась, ей меня жалко.

– Да. Я знаю, что видел.

– Тогда как вы объясните это видео? – мягко спрашивает она.

В ее голосе слышна мольба.

– Не могу объяснить. Но я своими глазами видел.

Тут меня осеняет, и я выкладываю, не думая:

– В комнате стоял заниженный стол. Вы под ним проверяли?

Но мой вопрос умирает еще в воздухе. Это невозможно.

– Ксандер. Мистер Шют. Могу я быть с вами откровенной? – спрашивает Блэйк. – Если вы продолжите настаивать на лжи, то мы предъявим вам более серьезное обвинение в воспрепятствовании правосудию. Если же вы сейчас признаете, что это ложь, то мы, может быть, обвиним вас лишь в том, что намеренно злоупотребляете временем полиции.

Мотаю головой. Как-то все слишком быстро… и неправильно.

– Я… я знаю, что видел. Тут что-то не так.

Они переглядываются. В ее взгляде – сожаление. В его – раздражение.

– Ладно, мистер Шют, – произносит Конвэй, – мы предъявляем вам официальное обвинение в воспрепятствовании правосудию и заканчиваем на этом допрос. На часах пятнадцать двадцать два.

Запись выключают; меня выводят из комнаты и провожают к выходу. Я оборачиваюсь к Блэйк, чтобы встретиться с ней глазами, но мне не удается. Тогда я останавливаюсь и обращаюсь к ней:

– Вы должны кое-что знать про Эбади.

Она поднимает брови, ждет.

– На следующее утро к нему пришли двое мужчин и вынесли тело. Соседка из этого дома, она их видела.

Шедший впереди нас Конвэй останавливается и оборачивается к нам.

– То есть вы заявляете, что если мы переговорим с миссис Уилберт, соседкой… снова, – подчеркивает он, – то она скажет нам, что в среду утром видела, как двое мужчин выносили из дома труп?

– Ну… нет, – отвечаю я. – Трупа она не видела, только фургон. Труп наверняка положили в фургон, – быстро добавляю я.

– Значит, она видела фургон?

– Да. Она видела фургон, а еще она видела мужчин, и они явно что-то выносили из дома.

– Хорошо, мистер Шют. Я думаю, мы на этом закончим.

Снова поворачиваюсь к Блэйк, но ее лицо – каменное.

– Вы обязаны проверить, – говорю я.

Она смотрит на меня, но молчит. Подойдя к турникетам, они оба ждут, пока я не покину здание.

– Мы свяжемся с вами, мистер Шют, если вы понадобитесь нам раньше, но если нет – приходите через две недели. Первого марта, – говорит Конвэй.

Толкаю дверь и выхожу на улицу. Ставлю ногу на первую ступеньку, и весь мир вокруг кажется неправдоподобно прочным. Но я знаю, он не такой. Только что наблюдал тому свидетельство на экране.

Когда я оказываюсь внизу лестницы, голова уже вовсю пульсирует. Все это абсолютно лишено смысла.

Мозгу требуется место для разгона. Где-то в фактах должен скрываться ответ. Просто нужен правильный ракурс. Если отойти на шаг назад или посмотреть со стороны, уверен, смогу найти решение. И знаю, придет оно ко мне неожиданно.

Начинает понемногу темнеть, и вместе со светом уходит то тепло, которое этот свет приносил с собой. Покинув полицейский участок, поднимаю голову и иду по дорожке, которая ведет вокруг здания. Тут безлюдно и тихо. Я знаю, когда наступит лето, свет снова насытит жизнью и эти кирпичи. Но сейчас ничто вокруг меня не способно ожить.

Захожу