не на свое лицо, а на сад за стеклом. От мыла и горячей воды руки порозовели, однако отсутствие грязи на них меня удручает. Словно бы я отвернулся от самого себя.

По моим прикидкам, до рассвета еще где-то час. Темное небо выглядит таким по-зимнему нежным: светлея, оно будто покрывается синяками. Закутавшись в пальто Себа, выскальзываю в сад.

Февральский мороз чуть поутих, но на улице до сих пор холодно, и из легких идет пар. Дойдя до кустов, встаю на четвереньки, трогаю руками землю. Ее прохлада умиротворяет. Не смогу думать, если не посплю. Двигаюсь на ощупь сквозь вуаль медленно ниспадающего света, касаясь кустарника выставленными вперед ладонями. Кустарник довольно густой. Спускаюсь на четвереньки и, хрустя суставами, ползу вперед. Проведенные на морозе годы дают о себе знать.

Стоит моей голове дотронуться до земли, а ночи – опуститься мне на кожу, как чувствую себя свободным. Себ, Эбади, сосед, женщина, ее застывшее в агонии лицо – все так далеко. Все нереально. Я же руками и ногами увяз в их жизнях. И Блэйк, и Конвэй улетают прочь; ведь нет кирпичных стен вокруг, чтоб их удержать. А вот Рори – он зависает на мгновение, вместе с Грейс и долларами.

Вспоминаю о том дне несколько десятилетий назад, когда Себ стоял и пялился на набитые долларами мусорные пакеты. Но мне ведь надо было их куда-то деть, раз с квартиры мы съехали.

* * *

Себ был в шоке, и я не сразу понял почему. Я подошел к мешкам и попытался примерить этот шок на себя: что значит впервые увидеть четверть миллиона наличными.

– Доллары сейчас лучше фунтов, – пояснил я.

– Ксандер?

– Что?

– Это ненормально, – произнес он. – Люди не хранят столько денег в мешках для мусора.

Говоря это, он отчаянно жестикулировал.

– Я просто… просто захотел прямо сейчас упростить свою жизнь, – ответил я и отодвинул подальше все эти бумажки с уставившимися на меня портретами.

Нины, помню, дома не было. Но когда сейчас я оглядываюсь назад, мне кажется, я ждал, что она вот-вот зайдет в комнату. А мы – Себ – меньше всего хотели, чтобы она это увидела.

– И что ты планируешь с этим делать? Нельзя же все хранить здесь. – Он обвел взглядом кухню, словно я просил его спрятать деньги в шкаф.

– Ну а куда, по-твоему, мне все это девать? Квартиры у меня пока нет, – возразил я.

– Боже мой, Ксандер. Почему нет?

– Я не знаю. Все никак не могу свыкнуться. А может. Не знаю. Все еще надеюсь, мы воспользуемся этим вместе. Вместе с Грейс. Купим дом.

Он молча посмотрел на меня, а затем обошел коробку и положил руку мне на плечо.

– Дружище. Не терзай себя. Все кончено.

– У нас и раньше бывало все кончено, но это не означало, что мы не могли начать снова…

– Теперь все кончено по-другому.

Он отпустил меня.

– Что? Откуда тебе знать?

В промежутке между вопросом и ответом мне показалось, он начал понимать, но я ошибался.

– Нина сказала. Ксандер, это конец. Пора двигаться дальше, – грустно улыбнулся он.

Затем воспоминания снова растворяются в воздухе. Та жизнь уже далеко, на расстоянии сна, на расстоянии целого измерения. Закрываю глаза и сворачиваюсь калачиком в плотных зарослях кустарника. Ноздри заполняет запах сырой почвы и древесины. Вдохнув, чувствую, как меня вновь принимает в свои объятия Земля.

* * *

Я в Зеленой зоне. Мэйфейр 42Б опять затягивает меня в свое гравитационное поле. Отдохнув, чувствую себя лучше. Я к этому готов. Всего час назад мои глаза открылись, ощутив в земле свежесть утра, ту волшебную сырость, что источает почва лишь на рассвете. Тот запах. Лучи солнца перемещались по лицу; лежа под кустом у дома Себа, я перекатился на другой бок и потянулся, в голове в это время догорали угольки сна. Все, что я помнил, – мои руки, которые что-то ищут, глубоко зарываясь в грязь. Стремятся раскопать. Эксгумировать. Я прогнал эту мысль, напомнив себе, что пора сосредоточиться. Эбади. Это имя постоянно звучало у меня в голове до того, как я решил сюда вернуться.

Прохожу мимо дома, рассматриваю его – нет ли внутри признаков жизни. Ничего. Дом окутан тишиной, занавески опущены. Двигаюсь по противоположной стороне улицы; миновав несколько домов, я усаживаюсь на ступеньках и наблюдаю. Никаких признаков продолжающегося ремонта. Только я думаю об этом, как меня пронзает мысль, с очевидностью которой бессмысленно спорить. Чтобы что-то найти, надо подойти ближе. Пыль на тротуаре. Затвердевшие капли цемента на ступеньках. Хулигански ускользнувший раствор, пятном прилипший к перилам. Клякса жидкой шпаклевки. Они ведь наверняка что-нибудь упустили.

Перехожу дорогу, и сердце начинает стучать – чем ближе я к месту, тем громче. Я на волосок от того, чтобы понять. Что-то должно быть, если хорошенько поискать. И вот я у двери. Изучаю, нет ли следов ремонта, но дверь безупречно отполирована. Порог целый. Провожу рукой по поверхности, но ничего подозрительного. Возвращаюсь, исследую дорожку дюйм за дюймом, время от времени наклоняюсь и пробегаю пальцами по поверхности. Но никаких белых или ярких отметин.

Что же случилось? Ничего не сходится.

Приближаюсь к лестнице у подъезда на другой стороне, где сидел до этого, обхожу ее вокруг, и вдруг меня осеняет новая мысль. Каждый новый вывод, к которому я прихожу, – словно кубик, который я ставлю на другой кубик, причем каждый следующий меньше и ненадежней предыдущего.

Эбади не может изменить химические свойства смесей, используемых при изготовлении цемента. Скорость гидратации цемента остается константой. Простой закон химии. Если смесь нанесли в среду, значит, сейчас она застыла, но лишь до некоторой степени, и процесс еще идет. Другими словами, шпаклевка и клей все еще затвердевают. Сегодня только воскресенье. В такую холодную погоду гидратация цемента должна все еще продолжаться. У меня есть еще немного времени, надо только добраться до плитки и потрогать ее – так я докажу, что уложили ее недавно. Ногтем я смогу отковырнуть шпаклевку. Плитку можно будет снять, не сломав.

В общем, я должен как-то проникнуть внутрь.

Глава двадцатая

Воскресенье

Теперь остается только ждать. Минуют часы, но лишь пара живых душ проходит мимо. Время от времени подъезжают машины: водитель выходит, открывает дверь, кто-то быстро вылезает, и дверь захлопывается. Пешеходов, однако, можно пересчитать по пальцам. Меня никто не замечает. Одежда придает анонимность, благодаря которой я избавлен от косых взглядов, когда меня считают угрозой, даже толком не рассмотрев.

С приближением вечера холодает. Начинаю думать, что, может, его там и нет. Может, он ушел еще до моего