Дойл не мог понять, зачем он добровольно встал на защиту Таракана. Может быть, ему просто не понравилось, как два здоровых тупых лба бьют одного худого пацана, не важно, противным он был или нет. А может быть, он хотел что-то доказать игрокам своей бывшей команды – его только что вышибли оттуда за неподчинение. Неподчинением называлось то, что он обозвал тренера «ползучим членом» – тот имел привычку околачиваться в душевой, пока юные спортсмены намыливались после игры. Таракан, естественно, предпочитал первый вариант объяснения. Их странная дружба, сначала односторонняя – Дойл удивлялся, но терпеливо реагировал на поклонение со стороны Таракана, – в течение года изменилась: доминировать в их отношениях начал Таракан. Это было скорее случайностью, чем планом. Таракан развил серьезные отношения в Делавэре, связанные с гашишем. За этими связями пришли другие, и его сеть контактов в торговле наркотиками расцвела, как дьявольский цветок, который не может расти один. Ему понадобилась помощь, чтобы привезти кому-то дробовик. За это он пообещал сто долларов – солидные деньги по тем временам. Таракан объяснил, что Дойлу не придется иметь дело с крутыми парнями или играть роль телохранителя, просто вместе будет безопаснее. А сотня – это достойная цена за незаконность, они же будут перевозить контрабанду, да?

Слово «контрабанда» вдохновило бы любого Дойла, от Финстера до последнего представителя рода. Даже честный старый Бак одно время возил сигареты из Северной Каролины, пренебрегая мнением налогового департамента. Поэтому Дойл без колебаний вписался в это криминальное дельце, которое он едва мог вспомнить сейчас, годы спустя. Неясные очертания окружных шоссе, ладони, липкие от ощущения опасности, напряженная встреча с бандитами на мотоциклах в зловещей придорожной пивной на полпути к Доверу, а потом возвращение домой в три часа ночи. «Камаро» Таракана с откидным верхом, вонючий косяк марихуаны размером с Филадельфию, тлеющий в пепельнице, стучащие на заднем сиденье пустые пивные банки, таблетки куаалюда,[51]распиханные по пакетикам и засунутые за автомагнитолу, откуда их можно было вытащить через бардачок, и упаковки гашиша, набитые в дыру под сиденьем.

Для Дойла период торговли наркотиками продлился десять месяцев. В самом его разгаре они с Тараканом делали три поездки в неделю, а однажды заехали аж в Вайнленд, штат Нью-Джерси, за двумя порциями светлого албанского гашиша. Таракан зарабатывал кучу денег, наверное десятки тысяч, но никогда не давал Дойлу больше сотни долларов за поездку. Дойл, будучи Дойлом, никогда и не подумал бы просить увеличения своей доли. Тем временем его отметки в школе стремительно падали: он спал во время уроков, завалил алгебру и историю Америки, однако ему было наплевать. Нервное возбуждение значило для него больше, чем учеба в школе. Поэтому он продолжал разъезжать на большой скорости по темным дорогам Восточного побережья под громкую музыку «Грейтфул Дэд», Боба Марли, «Блю Ойстер Калт», «Бэд Кампани», «Фогхэт».

За несколько месяцев до выпускных экзаменов Таракан организовал самую крупную для него по тем временам сделку – четверть килограмма кокаина, за которым нужно было съездить в паршивую деревенскую забегаловку, куда-то в самую глушь Делавэра. Это была первая сделка с кокаином, что означало расширение. Таракан нервничал с самого начала. Дойл запомнил запах удобрений со свекольных полей вокруг бара под названием «Придорожная закусочная у Луссо» и тусклые зловещие огни Кристианы на горизонте.

Они прождали два часа. Зеленые сверкающие неоновые часы тикали со стены над головой, заведение медленно пустело. С каждой минутой беспокойство Таракана росло, пока оно не стало носиться в воздухе и вонять сильнее, чем удобрения с полей. Наконец появилась пара крутых парней: толстый коротышка с выпученными глазами и револьвером 45-го калибра, торчавшим у него из-за пояса, и нервный ирландец, державший под плащом обрез дробовика. Пучеглазый встал у двери на стрёме, а ирландец показал дробовик и выгнал сидевших в баре пьяниц.

– Просто мера предосторожности, – подмигнул Таракану ирландец. – Его светлость прибудет с минуты на минуту, а он не любит лишних свидетелей.

Потом он зашел за прилавок, плеснул себе виски и зловеще улыбнулся, показав обломки коричневых зубов. Таракан никогда не видел этих людей. Он попытался не паниковать, для храбрости бросая монеты в музыкальный автомат. Дойл до сих пор помнил угрожающие басы «Дома восходящего солнца» – не слишком удачный выбор, – потрескивавшие из старых динамиков, наполнявшие бар предвестием несчастья: «…Мама, передай своим детям, пусть не делают то, что сделал я…»

Это предостережение не лучшим образом повлияло на нервы Таракана. Он побледнел и, спотыкаясь, пошел в туалет, где его вырвало. Обратно он не вернулся. Через десять минут ирландец вышиб дверь и обнаружил, что Таракан пропал, окно открыто, а «камаро» нет на парковке. После этого дела у Дойла пошли плохо. Парни избили его, опустошили карманы и отвезли через свекольные поля в лес, где привязали к дереву парой скользких соединительных кабелей.

– Рано или поздно мы вернемся, когда достанем твоего приятеля, шкет, – сказал ирландец. – А ты тем временем подумай, как ты хочешь умереть – как мужчина или как собака.

Дойл старался не думать совсем. После часа отчаянных попыток высвободиться он смог ослабить кабели и кое-как добрался до шоссе. Он проголосовал, его подвезли, потом снова подвезли, и через десять часов автостопа, ходьбы пешком, снова автостопа, без еды, питья и денег он вернулся на Вассатиг. На этом его преступная жизнь закончилась, а отметки улучшились. Осенью он уехал в колледж Камден-Сидней на деньги матери и больше не видел Таракана. До этого дня.

На стенах строгой белой гостиной были развешены ритуальные маски и грубое смертоносное оружие африканских племен. Таракан пробормотал несколько слов в переговорное устройство, и через некоторое время откуда-то появилась чернокожая женщина, завернутая с головы до ног в полосатую африканскую ткань. Она толкала тележку для напитков, заставленную бутылками, с набором барных инструментов и ведерком льда. Она была красива, с гладкой и шелковистой кожей шоколадного цвета; надменна и ранима, словно принцесса, которую держат в наложницах. Она молча смешала Таракану водку с мартини, он взял стакан и развалился в мягком кресле из зеленой кожи.

Дойл попросил бурбон со льдом. Женщина с высокомерным видом налила ему, ни разу не посмотрев в его сторону. Дойл присел на низкую скамеечку ашанти. На это изогнутое сиденье когда-то приземлялись задницы жестоких вождей. Потолок парил над полом из армированного стекла футах в пятидесяти, наверху была фальшивая смотровая площадка.

– Номи, детка, это мой старый приятель Тимми Дойл, – сказал Таракан, когда женщина повернулась, чтобы уйти.

– Привет, – сказал Дойл, – меня зовут Тим.

Никакой реакции, она смотрела в сторону. Таракан похлопал по зеленой коже кресла слева от себя, она подошла и грациозно опустилась на широкую подушку. Дойл потягивал бурбон и восхищался ее строгим профилем. Таракан поднял одну из своих узких босых ног, подошвы были грубыми и почти черными.