Она удовлетворена. Преступник обезврежен. И теперь смело можно приступать к неспешной расчленёнке. Этот покойник больше никогда не будет для неё конкурентом. Потому что она такая же, как он. Точно такой, но ещё более изощрённый интеллектуальный маньяк.

Всё! Сошлось! Без вопросов! Всё утончённо и доведено, прочую расчленёнку не предлагать! Срочно в номер! Гранд ур-ра Митеньке-сукину-Бургу, гению, параноику и злодею! От ста и выше! Это я про тираж. В тыс. экз., разумеется. Со всеми вытекающими из него телевизорами…

Теперь самое время перейти ко второму из двух моих дней на неделе, не запамятовали, о чём это я? Я и сам не забыл, помню отчётливо, что второй оставлялся обычно для духовки, для поддержания тления текущего амур-лямура с очередной жертвой моих человеческих пристрастий.

В этом случае семяизвержение, как единственная самоцель, не преследовалось. Как правило, объект был уже неоднократно отведан, неплохо изучен снаружи и изнутри, детально обследован на предмет проявления искренности и постановки встречной цели, и по этой причине вопрос о том, произойдёт на этот раз оргазм или дело до него так и не дойдёт, отпускался на самотёк. Гораздо более важным в этом случае для меня был сам момент встречи, ощущение возникающей домашности и слабой надежды, что пройдёт время, и объект ни с того ни с сего, сам того не ведая, сделается похожим на Инку, мою покойную жену, со всеми её милостями, слабостями и нежными прикосновениями. С её доброжелательным и пронзительным умом, с её точной реакцией на мир вокруг нас, с её неизменным чувством юмора и неколебимым неприятием идиотов всех мастей. О, как же мы, не сговариваясь, ненавидели одних и тех же негодяев! О, как, успевая лишний раз обняться от прилива чувств, заливисто ржали над «нашими» анекдотами! О, как, неровно дыша, глотали любимые куски из Шнитке и Равеля сразу после Лед Зеппелин и Эллочки Фитцджеральд… Как упивались «Леоном» и «Днём сурка», отсматривая вновь и вновь знакомые картинки и наизусть выученные звуки. О, как сладко засыпали мы, накрепко обнявшись, выпустив из сонных рук каталог Брейгеля или Модильяни. О, как, смастерив на лице похожие морды, синхронно презирали бездарность и, умильно расточая комплименты, превозносили его величество талант! Если, разумеется, под него подпадал некто подходящий, кроме меня. И как, чередуясь в дыхании и звуке, выталкивали мы в воздух строки из его «Бабочки» — интонируя и ритмуя избыточно чувственно и нарочито неровно, чтобы получалось ещё вкусней, чем у самого Б. Помните?.. «…Жива, мертва ли — но каждой Божьей твари как знак родства дарован голос для общенья, пенья: продления мгновенья, минуты, дня…» или «…не сокрушайся ж, если твой век, твой вес достойны немоты: звук — тоже бремя. Бесплотнее, чем время, беззвучней ты…» или же, наконец, «Так делает перо, скользя по глади расчерченной тетради, не зная про судьбу своей строки, где мудрость, ересь смешались, но доверясь толчкам руки, в чьих пальцах бьётся речь вполне немая, не пыль с цветка снимая, но тяжесть с плеч…».

Но а-ля Инки, к несчастью, больше не случалось, ну просто никак, даже отдалённо. Романы вяло длились, хрупкая надежда всё больше и больше перетекала в устойчивый безнадёжный призрак, и этот печальный факт никак не вливал оптимизма в мои поисковые настроения. Тем не менее раз в неделю, обычно по четвергам, положенное — отдай! Согласны? Я и брал с разной степенью самоотдачи. Именно по этой причине оргазм был необязателен, а довольно спонтанен, целиком завися от встречной духовки.

Как правило, средняя продолжительность амурной истории размещалась в диапазоне от одного до шести месяцев по лунному календарю. Но чаще отношения успевали развиться и прийти к естественному завершению за полтора — два с половиной месяца. Этого срока вполне хватало, чтобы насытить душу надеждой, коротенько и без сверхусилий подправить либидо порцией горячечного адреналина и вновь отступить в спасительную тень, до выработки нового романтического тестостерона.

Расскажу о последней такой связи. Нет, романе, конечно же, романе, безусловно, почти настоящем, хотя и не сложившемся, со всеми его пирогами и плюшками, с мощным предчувствием зарождающегося чувства, с ощущением негаданно найденной единственно правильной драгоценности и предвкушением важного и правильного в жизни события.

Итак. Она искусствовед и умница. Тонкая, насмешливая, независимая. Заканчивает монографию о частных коллекциях русских собирателей живописи. До этого активно занималась авангардом. В прошлом году выпустила сборник статей о «Бубновом валете». Узкий специалист по Кандинскому. Регулярно печатается в «Декоративном искусстве». Параллельно сотрудничает с галереей современного искусства, где курирует новейшее концептуальное направление, окрещённое некоторыми яйцеголовыми искусствоведами как «арт-ублю».

Короче, все дела, отметилась везде, культур-мультур на верхней планке, что отрадно чрезвычайно. Тридцать два от рождения, но успела на все пятьдесят четыре. Три языка, короткая юбка поверх обтягивающих стройные ноги изящно ушитых штанов рядового пожарного, дерзко выполненных из грубого брезента. Длинная солдатская гимнастёрка поверх тех же вызывающих штанов. На шее тунисский оберег в стиле «унисекс» на двойном кожаном шнурке, смастерённый в позапрошлом веке из тусклого серебра круглой чеканки в виде подложки под цельный кусок природного камня с прожилками. Широкий, искусственной лаковой кожи с сияющей хромом блядской (в хорошем смысле) пряжкой ремень поверх гимнастёрки, прижимающий ещё более широкий, рыхлой полосатой ткани арабский шарф. Очки на кончике вздёрнутого носа, от женского Диора. Смелого вида башмаки с режуще глаз красного колера толстыми витыми шнурками. Рассеянный, но всё подмечающий взор. Практически лысая, с пепельной растительностью на пару миллиметров, идеально круглая голова. Звать Илона.

Кажется, всё. Это если без деталей. А если с ними, то взгляд её инициативно выхватил меня в первую минуту, как только я появился на открытии выставки «Арт-ублю forever» в галерее современного искусства. Не знаю, по каким тайным признакам и как ещё сумела она вычислить, что я чрезвычайно интересная личность, почти гений. Книг моих она явно не читала, всего лишь была наслышана. Но это выяснилось чуть позже, когда мы уже, приняв по паре фужеров красного аргентинского «Тесоро» и равно остроумно перебросившись парой замечаний относительно экспозиции, как-то незаметно для себя оказались у меня, в моём фрунзенском жилище на набережной. Тогда же я и решил сразу не представляться Илоне по полной программе. До поры до времени. Бург там, не Бург. Просто Митя пока. Милый мужчина зрелого возраста, интересующийся искусством. Хорошо одетый, вкусно пахнущий дорогим мужиком. Немного коллекционирует антик. В нерабочее время много размышляет о смысле жизни. Шутка!

Джаз незадолго до нашего появления умотал в Ахабино, о чём предупредительно оставил на столе записку, в которой писал: «Папочка, завтра не учимся, уехал к нашим, еда в холодильнике, шпроты закончились. Целую, твой Джаз».

Это было весьма кстати. Я тогда ещё подумал, что временами бываю не совсем справедлив по отношению к своему ребёнку. К чудику моему нерусскому. Ну, пускай забросил он баскетбол свой, сохранив на память мяч, но, вероятно, не его в том вина. Скорее, моя, отцовская. И чего я решил в своё время, отдавая его в секцию, что баскетбол тоже раздевает, как и творчество? Чтобы добраться до мальчиковых кишок? Заглянуть в глубь моего индюшонка? И чего я там хотел найти такого, чего не знаю? В общем, не раздел, видно, мальчика спорт, а наоборот, закабалил. Вогнал в примитивный ступор. Оттого и сны стали всплывать гаитянские. То есть гоанские, виноват. И ещё извиняюсь, что отвлёкся. Это с нами случается, с нервическими. Так вот, продолжаю про Илону…