Но и это ещё не всё.

Он отнимает у меня самое дорогое в жизни — мой безупречный талант! Безвозвратно растворившийся в лунных потёмках гоанской ночи — тот, что я без устали ищу, но уже который год не могу отыскать, чтобы вернуть на благо людям.

Такой вот трагиэпос вырисовывается…

Но это ещё не конец, не вдавливайте скорбную точку, не думайте о горьком финале, даже не помышляйте, слышите? Потому что он поплатится за это. Теперь или никогда. Расступись, апостолы и прочее зверьё! Прочь с пути, коль отныне не божий карман для меня у вас, а жалкий небесный плевок! Дорогу защитнику угнетённых Робин Бургу! Хороших людей и добрых зверей на свете всегда больше, чем плохих!!!

Медленно, чтобы не спугнуть врага, я подбирался к мушмуле на первой передаче, молясь о том, чтобы супостат не учуял меня раньше срока. Он и не учуял. Он продолжал острить свои страшные костяные крючья, полностью уйдя в личное наслаждение. Мне-то да не знать, что это такое! И этим знанием я не преминул воспользоваться. С трудом вытащив тело из автомобиля, я двинулся по направлению к хозяину мушмулиного ствола. Я чувствовал, как от дикого напряжения в сердце и голове меня ведёт в сторону от моего врага, как тащит вбок и клонит назад. Но я удержал тело в равновесии, потому что ненависть в этот сладкий миг, переполнявшая мою раненую душу, была сильнее боли, причинённой ореховым чудищем. И раз оно живо и раз живёт не по-людски, так пусть теперь знает: я жил как все, стараясь быть милым и жизнерадостным, сильным, щедрым, благородным, заботливым, в меру талантливым и добротолюбивым, и всё же, несмотря на мои старания, спасительные животные инстинкты убиты во мне не целиком, и я ещё способен нанести проклятому злу свой последний удар, сокрушительный и разящий!

Я приближался к нему сзади, пока он всё ещё был увлечён своим отвратительным занятием. Мне удалось подкрасться к нему настолько, что теперь длины моих рук уже хватало для последнего решительного броска. И я бросился на одноглазого врага и, содрогнувшись от ненависти и отвращения, схватил его за спину. И сжал изо всех сил, желая вытряхнуть из него проклятую ореховую душу. И тут же ощутил, как враг мой, обезоруженный моей отвагой, съёжился до размеров усыхающей Нельсон и издал дикий вопль, почему-то кошачий, а не обезьяний. Меня, однако, это не смутило. Этот враг, этот ангелваду хитёр, как Джаз, и коварен, как Минель. Враг способен ещё не на такое. И я не повёлся на его уловку. Одной рукой я удерживал его на весу, вцепившись в шерсть на его спине, другой — уже откидывал крышку вонючего септика. И это мне удалось. И тогда я с размаху, со всей накопившейся за годы страданий ненавистью, швырнул побеждённое чудище в чёрный, тухлый и бездонный райваду, куда сливались все нечистоты из моего ахабинского семейного гнезда. В жгучую и беспросветную адову пропасть…

Затем я захлопнул крышку и уже почти без сил опустился на плитняк. Я знал — это ещё не конец. Потому что оставалось ещё два дела. Несделанных. Главное и самое главное.

Опираясь коленом о землю, я добрался до подсобки и вытянул оттуда топор. И уже отталкиваясь им от плитняка, вернул себя назад, к могильному септику и зловещей мушмуле с родины убиенного зверя. С ним тоже следовало покончить навсегда. Чтобы впредь неповадно было. С диким усилием, превозмогая боль в суставах и мозгу, я поднял себя на ноги, распрямился в рост, как сумел, и с замахом врубил топор в ствол проклятой мушмулы. Под самый корень. Я рубил и рубил, свирепо, неистово, остервенело, не помня себя, ощущая, что с каждым ударом ко мне возвращаются прежние силы. И это ободрило и обнадёжило меня. Я понял, что они, эти новые силы, помогут мне вернуться в дом и выложить на мраморе две дорожки, которые окончательно приведут мой организм в состояние умиротворённости и покоя…

Наконец несчастное дерево рухнуло, придавив стволом крышку септика. «Конец прекрасной эпохе», — подумал я, тупо выловив из мутного воздуха неожиданную строку из моего любимого Б., и добавил к ней мысленно: «Белоглазая чудь дальше смерти не хочет взглянуть. Жалко, блюдец полно, только не с кем стола вертануть…» И, отбросив топор, медленно направился в сторону дома. Меж тем изображение вновь начинало затягиваться мутью и раздваиваться, теряя фокус. Или это мутило меня, а не само изображение, не знаю, не помню. Внезапно я услышал, как внутри меня заработала лесопилка, громко, с эхом по всему телу, с неровным зазубренным перебоем и пронзительным визгом испускающего последний дух мушмулиного ствола. Звук плавно перерос в далёкий гул, словно исходил он уже не из сокровенных лесопильных сердцевин, а рождался где-то на планетах далёких небесно-голубых галактик. Но и это не стало мне помехой. Потому что теперь путь был свободен. С этой минуты между нами не стоял больше никто. Между мной, защитником и спасителем, и тем, кого я отныне берусь спасать и защищать. И я иду к тебе, слышишь, чудо моё? Я уже близко… я совсем рядом… я почти у цели… чтобы взять тебя уже окончательно и бесповоротно… чтобы достичь и защитить… И ты ждёшь меня, наверное, как я всю свою жизнь ждал тебя… мечтая о тебе и идя к тебе… сам не ведая о том и сам того не понимая… Ты слышишь меня?.. Чувствуешь? И поверь, нам никогда не будет скучно… Веришь?.. Так скажи хотя бы слово, девочка моя… белочка моя скуластая, узкоглазая моя, чудо моё тонкогубое, с гладко натянутой бархатной кожей цвета спелого персика, от которой дневной свет отражается, оставляя после себя круглые сияющие медальки, обворожительное моё существо с мягким, покладистым, в старшую неродную сестру, характером, с призывно острыми балетными плечиками и по-детски костлявыми коленками, с тонюсенькими ломкими запястьями и точёными щиколотками, с завораживающими ямками под розовыми недоспелыми ягодичками, с мелко накрошенной сыпью трогательных веснушек вокруг носа и по рукам, с прямыми, один к одному, блестящими, вороньего колера, волосами, пахнущими мною и моим ахабинским гнездом…

Знай же, ангел мой, что я иду к тебе, чтобы любить тебя… и не дать никому в обиду, чтобы забрать тебя в настоящую, в истинную, в единственно неподдельную и полноценную жизнь, в которой нет места притворству и лжи, потому что тираж там доступен и всегда неограничен… И пусть теперь будет так, белочка моя драгоценная… ненаглядная моя и единственная моя Айгуль…

Очень прошу сотрудников и пациентов специальной психиатрической лечебницы № 7, в чьи руки по случайности или в силу умысла попадёт эта история болезни, по прочтении сжечь её и ни с кем не обсуждать!

Спасибо тебе, добрый человек, мой верный и преданный читатель. И храни тебя твой Бог, какой бы он ни был: белый, чёрный, бестелесный, плотский, небесный или земной…

Пациент Бург, душевнобольной, спецкорпус, палата по коридору дальше и направо.