эти прекрасные обманчивые глаза, то я буду драть их когтями, пока он не истечет кровью.

Редкая улыбка дрогнула в уголках его рта.

— Моя репутация должна тебя пугать, — комментирует он, словно продолжая наш прежний разговор. — Я не выбирал это имя. Оно мне не особенно нравится. Некоторые вещи в этом мире навешиваются на тебя без твоего согласия. — Мне страшно спрашивать, но я должна знать.

— Какое имя? — Его руки скользят по моим рукам и сжимают запястья. Я знаю, что он чувствует неровное биение моего пульса, и клянусь, это приводит его в восторг. Он крепко прижимает меня к себе, и наше дыхание смешивается, а мой мозг теряет способность рассуждать. Вокруг меня витает его запах сандалового дерева и чистого водного одеколона, и он более приятен, чем затхлый запах подвала. Жгучий огонь лижет мои бедра, когда его ноги соприкасаются с моими, а его лицо так близко, что я перестаю дышать.

Когда я ловлю его взгляд, он поднимает мои руки над головой и прижимает запястья к решетке. Он возвышается надо мной, как доминирующая, тлеющая сила, и я никогда не чувствовала себя такой беспомощной… или опьяненной.

Легким движением руки он расстегивает ремень. Паника живет во мне, мои глаза умоляют его, пока он снимает ремень и застегивает его вокруг моих запястий, прикрепляя мои руки к решетке.

Холодное прикосновение страха захватывает мои легкие и сжимает их.

— Зачем ты это делаешь? — Как только вопрос слетает с моих губ, я понимаю, что он бесполезен. Он делает это потому, что я Карпелла.

И он полон злобы.

— Это было после моей второй работы, — говорит он, проводя кончиком пальца по моему предплечью, нежно, дразняще. — Было так много крови, тело было раздроблено на куски. Они сказали, что убийство произошло от рук сумасшедшего. — Он смотрит на меня и подмигивает. — И имя само приклеилось.

Моя кровь заледенела.

— Ты — безумец.

— Которого создала твоя семья.

Он убирает прядь волос с моего глаза, и я почему-то вспоминаю тот момент на сцене, когда я отказала себе в комфорте, настолько сосредоточившись на безупречном исполнении номера, что предпочла терпеть боль.

Сколько боли я испытаю от его рук?

Когда он отступает, я не свожу с него взгляда. Я не доставлю ему удовольствия. Если он хочет причинить мне боль, то пусть смотрит мне в глаза, пока делает это.

Он достает из кармана нож. Лезвие по форме напоминает когти, а рукоятка — белую кость какого-то животного, а может, и одной из его жертв. Интересно, сколько крови покрыло сталь.

Он проводит кончиком ножа по моему животу, лезвие задевает кружево и заставляет мой живот трепетать.

— Я знал, что ты будешь моей задолго до этого, — говорит он. — Пока я планировал свою месть, я думал о том, как причинить тебе максимальную боль. Это была забава, чтобы развлечь меня, пока я терпел. — Я поднимаю подбородок выше, несмотря на желание отвернуться.

— Ты не убьешь меня.

— Нет, — подтверждает он, смело просовывая лезвие мне в декольте. Мои соски болезненно напрягаются. — Я поклялся, что не убью.

Ощущение холодной стали, царапающей мягкую плоть груди, вызывает пустую боль между бедер.

— И я не могу провести следующие сколько угодно лет вместе вот так, — говорю я. — Бояться жить с тобой каждый день. Бояться твоих маленьких мучений. — Мое дыхание учащается, и признание льется потоком. — Пожалуйста, Люциан. Просто всади нож по самую рукоять. Отомсти, чтобы все закончилось.

Лезвие останавливает свой путь, задерживаясь над моим сердцем. Тревога сжимает мои внутренности, когда голубое пламя взгляда Люциана переходит с моего лица на грудь, на воробья. В глубине его зловещих глаз загорается темная искра. Его свободная рука переходит на мою талию, где он по-хозяйски обхватывает бедро, а его тело прижимается к моему.

Воздух между нами заряжается, трение притягивает два тела друг к другу. Опасная приманка в одном прикосновении, летучие молекулы смело бросают спичку и сгорают.

— Смелые слова для маленькой Карпелла. — Он вонзает кончик ножа в мою кожу, разрывая плоть. — Но я бы предпочел, чтобы ты сломалась. — Паника нарастает, когда лезвие вонзается глубже.

— Пожалуйста, не надо… — Мои глаза стекленеют, мысль о том, что он может нанести шрам воробью, слишком мучительна в этот момент.

Он замирает, его взгляд пристально следит за мной, и странная смесь ярости и нездорового любопытства проступает на его лице. Его внимание скользит вниз, чтобы осмотреть мою татуировку. Он отводит нож и, когда я чувствую струйку крови, проводит по ней большим пальцем, чтобы собрать каплю.

Я завороженно наблюдаю за тем, как он подносит большой палец ко рту и после некоторой паузы, в течение которой я разглядываю красное пятно, всасывает палец в рот.

Его извращенное действие вызывает в моем теле какие-то мучительные ощущения, и я задыхаюсь, вдыхая в свои ноющие легкие, изголодавшиеся по кислороду и еще какому-то требовательному, жгучему голоду.

Он опирается ладонью на сетку рядом с моей головой и приникает ртом к раковине моего уха, причмокивая губами:

— Ты на вкус как искушение. — По моему телу пробегает жесткая дрожь. Прежде чем я успеваю ответить, его рука, пробирающаяся по моему бедру, вырывает воздух из моих легких. — Скажи мне, что означает воробей, — требует он.

Я непреклонно качаю головой, маска на моем лице сползает.

— Нет. — Люциан сжимает в кулак мое платье и просовывает руку между моих коленей, заставляя раздвинуть бедра. Я сглатываю хрип в горле, когда он задирает шелковистую ткань выше, а его грубые пальцы проводят по чувствительной коже бедра, оставляя за собой огонь.

— Это будет последний раз, когда ты говоришь мне это слово. — Его рука поднимается вверх мучительно медленно, а в глазах загорается вызов. — В брачном контракте не было предусмотрено кое-что особенное, — говорит он, и я уже не в состоянии разобрать его слова, мой разум превратился в запутанную, противоречивую паутину отрицания и потребности.

Я пытаюсь сосредоточиться на его словах, пока мое тело борется с нежелательной стимуляцией его руки и ее движением к вершине моих бедер.

— Оговорка была оставлена, потому что, будучи воспитанной как Карпелла, с вопиющим присутствием традиций, я посчитал ее бессмысленной. Хотя сейчас… — его пальцы прощупывают шов моих трусиков, — я вижу, что упустил возможность применить немного большее наказаний.

Каждая частичка моего существа пылает жарче, чем синее пламя, пытающееся поглотить меня. Мое предательское тело не знает, отстраниться или добиваться его трения, и я унижаюсь, когда в области трусиков собирается влага, доказывая, что его прикосновения действуют на меня.

То, что он говорит, наконец-то доходит до меня сквозь дымку