писательницы отдают предпочтение контексту, а не себе. Проблемы женщин, описанные в обеих работах, носят второстепенный и предсказуемый характер.

Книга Эбнер-Эшенбах — это прежде всего мемуары. В своем небольшом тексте писательница, которой на момент написания было семьдесят пять лет, вспоминает череду горничных, гувернанток, учителей музыки и танцев, сменяющих друг друга, пока она и ее четверо братьев и сестер попеременно живут то в загородном поместье семьи в Моравии летом, то в Вене зимой. Она признает, что не помнит всего так, как оно было, и что ее воображение дорисовывает картины. Она подробно описывает события детства, которые считает формирующими, а также вспоминает некоторые из своих детских мыслей: в возрасте семи-восьми лет она не верила в реальный мир и придумала собственный, полный хороших детей, где она сама играла роли этих детей одного за другим, а заодно и роли славных взрослых. Она даже посылала письма в этот мир. Автор не углубляется в описание самой себя, хотя упорно самокритично возвращается к тому, как в детстве переоценила свой певческий талант, к своим амбициям и тому, как это все не одобряли члены ее семьи. На самом деле она даже выражает благодарность тем, кто препятствовал ее порывам: «чем тверже и неподатливей была почва, в которой пыталось укорениться деревце моего искусства, тем крепче оно стояло»98. Эбнер-Эшенбах также описывает ужасный религиозный кризис, приключившийся, когда ей подарили книгу по астрономии. Она доводит историю до момента смерти бабушки (девочке исполнилось тринадцать), когда, пытаясь каталогизировать бабушкину библиотеку, она прочитала биографию Готхольда Эфраима Лессинга и осознала, что у нее нет ни его гениальности, ни, в силу своего пола, его преимущества в виде классического образования.

Еще более короткая автобиография Попп — это политически мотивированная работа, призванная разоблачить бедственное положение рабочего класса в Австрии XIX века и отстоять социализм как решение. Попп выбирает эпизоды, долженствующие проиллюстрировать, насколько тяжелым было ее детство. Ее неграмотная мать, родившая пятнадцать детей, должна была поддерживать пятерых выживших, после смерти мужа опираясь на их помощь. Семья отчаянно бедствовала. Несмотря на то что восьмилетнее обучение было обязательным, Адельхайд посещала школу всего три года, потому что потом ей пришлось помогать матери, выполняя различные домашние обязанности, штучные заказы, а позже работая на фабрике. Это короткое произведение, автобиография детства и юности, доходит до момента, когда автор открыла для себя социалистические идеи и покинула фабрику, чтобы работать на благо социализма, особенно ради улучшения положения женщин из рабочего класса. Попп продолжает историю рассказом о замужестве и смерти ее мужа-единомышленника.

По оценке одного исследователя русской литературы, волну детских автобиографий, написанных в основном дворянством, в России в конце XIX века вызвала «псевдоавтобиография» Льва Толстого «Детство» (1852)99. Среди авторов таких работ две женщины, чьи автобиографии переведены на английский язык. Математик и писательница Софья Ковалевская (1850–1891) опубликовала в 1889 году «Воспоминания детства», переведенные на английский как A Russian Childhood. За год до этого она впервые издала этот текст на шведском языке (она была назначена профессором математики в Стокгольме) как роман от третьего лица под названием Ur ryska lifvet. Systrarna Rajevski [ «Из русской жизни. Сестры Раевские»], чтобы ради приличия замаскировать автобиографический характер работы100. Княжна Елизавета Львова (1854 — после 1910) — второстепенная писательница, в 1901 году напечатавшая небольшую книгу «Давно минувшее. Отрывки из воспоминаний детства». В отличие от немецких и австрийских обе русские автобиографии детства, подобно французским, глубоко личные. Более того, обе они описывают несчастливое детство. По словам Эндрю Вахтеля, это не было нормой для русских автобиографий детства той эпохи101. Ковалевская происходила из видной помещичьей семьи, но родилась в поколении, когда молодые люди в России бунтовали против своих родителей. Бунтарками были и Ковалевская с ее старшей сестрой. Обе планировали заключить фиктивные браки, чтобы избавиться от власти семьи. Ковалевской это удалось. Ее детская автобиография — это ее личная история. Она начинает с самых ранних воспоминаний, размышляя о возможностях своей памяти в манере, напоминающей рассуждения Бернетт (хотя Ковалевская опубликовала свою работу за четыре года до Бернетт). Она связывает память с осознанием себя и в связи с этим описывает отчетливое раннее воспоминание о том, как в возрасте двух-трех лет няня предложила ей назвать свое имя и фамилию. Она доводит историю до встречи с Федором Достоевским, состоявшейся, когда ей было пятнадцать лет. Ковалевская открыто пишет, что она, средняя из троих детей, не чувствовала любви со стороны родителей, и особенно матери, в отличие от сестры и брата: «Вообще во всех моих воспоминаниях детства черной нитью проходит убеждение, что я не была любима в семье»102. В результате, на протяжении всего детства и раннего подросткового возраста она жаждала любви и внимания. Автор признается в чрезвычайно болезненном воспоминании: ее маленькая подружка села на колени любимого дяди, тем самым узурпировав ее с дядей особые отношения, и Ковалевская до крови укусила предательницу за руку. На тот момент ей было около девяти лет. По степени откровенности эта детская автобиография превосходит даже сравнительно ранние автобиографии детства француженок.

Львова так же откровенна. В свободной цепочке воспоминаний, порядок которых, по-видимому, продиктован памятью, она сосредоточивается на своей психической жизни — эмоциях, фантазиях и детском понимании вещей — примерно до семи лет. Некоторые детали очень своеобразны. Например, подобно Хант и Эбнер-Эшенбах, она создала для себя воображаемый мир. Но ее воображаемый мир вряд ли носил компенсаторный характер: она представляла себя бедной вдовой с шестью детьми! Львова была младшим ребенком в семье и часто оставалась одна, что, возможно, способствовало таким фантазиям. Кроме того, хотя она признается в сильных чувствах, прежде всего в любви к няне и кормилице, она также признается в том, что никогда не могла показать свои чувства близким: «Чем глубже и сильнее они были, тем старательнее я их скрывала»103.

В целом, учитывая, что в период до Первой мировой войны женщин по всей Европе призывали быть скромными и осмотрительными, неудивительно, что те публиковали автобиографии, даже автобиографии детства, значительно реже, чем мужчины. И это несмотря на то, что откровения о таком «невинном» периоде жизни считались относительно совместимыми с женскими добродетелями. Первоначально можно выделить две разновидности: вдохновленную Руссо традицию автобиографий-исповедей во Франции и традицию семейных воспоминаний-мемуаров в Англии, где писательницы больше фокусировались на рассказе о семье и обстоятельствах, чем на себе. В рамках этих двух контекстов точечно появлялись разнообразные типы письма. Французские писательницы по большей части писали ретроспективные автобиографии от первого лица,