мира по регби, Южная Африка будет играть с Францией. На тротуарах народу видимо-невидимо, никогда еще центр города так не выглядел, никогда еще тут не было столько чернокожих, гуляют себе непринужденно, как будто здесь им самое место. Почти как в африканском городе!

Но потом выезжаешь на дорогу, ведущую к ферме, и, когда кончаются здания, старушка земля показывает из-под юбок себя, какая есть, не стесняясь голой обесцвеченности. День светлый, с костяным отливом, с твердым сияющим небом. Все это знакомо тебе издавна, но, когда проехали тауншип и то место, где начинается ферма, взгляд прямиком идет к острию шпиля над большим уродливым церковным зданием. По-прежнему вызывает легкий шок и ощущается как вторжение, хотя построено еще до ее отъезда. Первая Ассамблея Откровения Высокого Велда, хотя что именно открылось Алвейну Симмерсу, никому, кроме него, не известно. Так или иначе, перед церковью изрядная толпа, в воздухе висят, как нарисованные, звуки песнопений.

Амор чутко напряжена сейчас, готовая к возможности перемен, но в остальном все выглядит таким, как было. И ворота, и дорога, посыпанная гравием, и вершина холма с почерневшим скорченным деревом, это дерево притягивает твой взгляд мгновенно. Вот оно, место, куда ты возвращалась и мыслями, и в сновидениях, когда тебя здесь не было.

Что-то знакомое и в скоплении машин вокруг дома, тревожное это напоминание она поначалу не знает, к чему отнести. Потом знает. Ма, ее смерть, тот день девять лет назад. Как много перемен с тех пор. Мое тело, моя страна, мои мысли. Я бежала от всего этого со всех ног и как можно дальше, но прошлое выпустило свои коготки и втащило меня обратно.

Остановитесь тут, в конце дорожки, говорит она. Расплачивается с Альфонсом и, прячась за деревьями, проскальзывает вдоль боковой стены дома и входит в заднюю дверь, ей не хочется ни с кем встречаться, разговаривать. Но в кухне сталкивается с братом. Оба встают столбом.

Ничего себе, говорит он наконец со скверным южноафриканским акцентом. Мисси Амор!

Антон.

Тишина, в которой много чего происходит.

Слушай, я тебя еле узнал.

А ты остался каким был.

Не совсем так. Он всегда был худощав, но жизнь, кажется, еще его обстругала, оставив лишь самую суть, сердцевину. Линия волос надо лбом немного отступила, сделав более заметным старый шрам. Но в других отношениях наружность, форма не изменилась, что с содержанием – другой вопрос.

В этот момент им полагалось бы обняться, но оба бездействуют, и момент миновал.

Добро пожаловать домой, говорит он. Конечно, обстоятельства не такие, как хотелось бы.

Да, соглашается она. Не такие.

Жизнь, по мнению Антона, так устроена, что обстоятельства всегда не такие, как хотелось бы, однако прямо сейчас его переполняет неестественная злость. Он приехал недавно, всего час назад, и до сих пор не отошел, так поразил его угол фермы, отданный Алвейну Симмерсу под его духовно-капиталистический проект, Астрид об этом упоминала, но он тогда не принял всерьез. Жутчайшая церковь, расположилась тут, как, не знаю, как, нет, сравнениями этого не передать, но он страшно возмущен. А затем, войдя в дом, обнаружил, что папаша использовал его комнату как склад, все доступные поверхности загромождены хламом. Сейчас в руках у него картонная коробка со всякой всячиной из парка пресмыкающихся, книжки, картинки, рекламные листовки и старая набитая чем-то ящерица со стеклянными глазками. Он показывает на все это подбородком.

Пытаюсь свою спальню освободить, говорит он.

Трудно отрешиться от мысли, что это нарочно, ведь до черта было свободного места, в конце-то концов, но нет, Па хотел меня похоронить. Мало-помалу Антон откапывает себя теперь, выносит коробки и прочее в гараж и сваливает там. Постепенно возникают знакомые предметы мебели, кровать, письменный стол, стул, топография детства. Работы еще немало.

А моя комната? спрашивает Амор. Тоже забита?

Твоя? Нет, нет. Как ты ее оставила.

Он знает, потому что, естественно, заглянул проверить.

Хорошо, говорит она. Пойду устроюсь.

Но не идет, медлит. Оба мешкают.

Ты надолго, насовсем?

Не знаю, отвечает она. Я ведь только приехала.

А в Лондоне оставила чье-то разбитое сердце, да? Он не верил, что у тебя есть брат.

О, говорит она, чувствуя, что краснеет. Жаль, что так вышло.

Кто он?

Никто. (Джеймс.) Просто знакомый.

Ага, первая любовь. Всегда так трогательно. Ладно, не буду допытываться, гражданка мира, полная тайн. Отнести наверх твой рюкзак?

Я натаскалась его по свету. Думаю, справлюсь.

Он смотрит, как она поднимается на второй этаж, и губы у него подергиваются в ухмылке. Так, так. Отвернешься на несколько лет, и нá тебе, на месте сфинкса шалунья. Потрясающее превращение. Похоже, моя сестренка-отщепенка всегда была не тем, чем казалась.

Со своей стороны Амор, хотя до лица этого не допускает, вся взбаламучена внутри. Хватило немногих бестолковых секунд со старшим братом, он всегда это умел. Она идет по коридору, минуя дверь за дверью, к своей комнате. Там все как прежде, насколько она может судить, хотя каждая поверхность покрыта тоненькой шкуркой пыли. Давно никто не убирал. Она опускает рюкзак на пол и стоит, оглядываясь по сторонам. Распаковывать не торопится пока. Нет нужды спешить с приземлением. Пусть чуть-чуть подержится иллюзия, что ты еще в движении, еще бездомна.

Хотя вскоре, конечно, придется идти вниз. Она страшится этого, впрочем, душ и чистая одежда помогут справиться. Увидев себя в зеркале ванной, она удивляется, что эти черты могут принадлежать ей. Несколько раз недавно ей говорили, что она красива, но она этому не верит. Слишком хорошо помнит толстоватую коротышку с жирной кожей, откликавшуюся на ее имя. Из той девочки, однако, явилась на свет другая персона, ощущение, что не я, и все-таки это я. По крайней мере, живу в ней.

Она всегда неверно судит о своей внешности и выбирает не ту одежду, не ту стрижку, не те бусы, не те духи. Ее стиль – чем проще, тем лучше. Самое естественное – обходиться без косметики, побрякушек и ожидаемых женских прикрас, являя себя такой, какая она есть. Иной раз самым правдивым обликом представляется нагота, хотя много в таком виде не походишь, а жаль. Всегда нужно чем-нибудь да прикрыться. Приняв душ и вытершись, надевает синее хлопчатобумажное платье. Надела бы сандалии, но не хочется показывать поврежденные ступни, особенно ту, где не хватает пальца, поэтому достает из своего шкафа закрытые туфли. Волосы у нее длинные, и она предпочитает стягивать их сзади, чтобы не мешали. Общее впечатление, на ее взгляд, приемлемое: непритязательность, безыскусность.

Тем не менее чувствует, что ее появление почти