Они были с ней оба: чужак из пещеры, чья холодность все еще ядом разъедает ей сердце, и тот, другой, что стоял в больничном коридоре у палаты своей матери и всякий раз улыбался Кларе, когда она проходила мимо. Вилл. Тот, кого ей сейчас так не хватает.

— Он вернется, — убежденно повторила она. — Я знаю. И найдет выход. Он любит тебя. Хоть и не очень умеет это показывать.

Но Вилл только головой покачал.

— Ты его не знаешь, — бросил он, поворачиваясь к озеру спиной, словно не желая больше видеть в воде свое отражение. — Джекоб всю жизнь не может понять, что бывают вещи, которые кончаются плохо. Что всему на свете, людям и вещам, когда-то приходит конец, и совсем не обязательно хороший. И не из всякого положения находится выход.

Теперь он снова от нее отвернулся — наверно, вспомнил о своем нефритовом лице. Но Клара-то ничего этого не видит. Для нее это все то же его лицо. Его губы, которые она так часто целовала. И даже глаза все еще те же, пусть и золотые. Но, едва она протянула к нему руку, его передернуло — как и тогда, в пещере, и ночь снова пролегла между ними черной рекой.

Вилл достал из-под плаща пистолет, который дал ему Джекоб.

— На вот, возьми, — сказал он. — Возможно, он тебе понадобится, если Джекоб не вернется, а я наутро даже имя твое не вспомню. И если я стану каменным истуканом и тебе придется меня убить, просто скажи себе: «Он сделал с Виллом то же самое».

Она испуганно отпрянула, но он удержал ее и почти насильно вложил пистолет ей в ладонь. Потом провел рукой по волосам, стараясь не касаться кожи.

— Мне так жаль, — прошептал он.

И, уже не глядя на нее, шагнул в сторону и скрылся между ивами. А Клара осталась стоять, оторопело глядя на тяжелый пистолет у себя в руке. Потом подошла к воде и бросила пистолет в черный омут.

Джекоб остался на всю ночь. Невзирая на привкус пепла. Он распускал в темноте ее черные волосы, искал утешения в ее белоснежной коже, позволив пальцам все вспомнить, а себе самому — все забыть. Лунный свет просачивался сквозь темную паутину струйками жидкого серебра. Где-то неподалеку слышался смех и шепотки других фей, и Джекоб спрашивал себя, станет ли Миранда его защищать, если ее сестрички его обнаружат. Но ему было все равно. Пусть будет только эта ночь — и ничего и никого больше. Ни завтра. Ни вчера. Ни братьев, ни отцов. Только смоль волос и белоснежно-лилейная нагота, а еще красные крылья, испещрявшие ночь неведомыми, непонятными письменами.

Но когда уже и черная паутина не могла укрыть их от дневного света, лисий укус снова напомнил о себе болью, и все разом вернулось: страх, камень, золото у Вилла в глазах — и надежда, что он все-таки нашел способ положить всему этому конец.

Миранда не спросила, вернется ли он. Только заставила перед уходом еще раз повторить все, что поведала ему про свою темную сестру. Слово в слово.

Брат. Сестра.

Лилии уже смыкали лепестки, прячась от утреннего света. По дороге к лодке Джекоб ни одной феи не встретил. Но буруны пены на темной глади озера предвещали: скоро из этих вод родится еще одна.

Подгребая к берегу, он тщетно искал глазами Вилла. Его нигде не было, зато Клара мирно спала под ивами. Когда он вытаскивал лодку на берег, она вздрогнула и проснулась. После неземной красоты фей она казалась скромным полевым цветком в букете лилий. Но, похоже, она не замечала ни своей перепачканной одежды, ни листьев у себя в волосах. Только облегчение и радость, что он вернулся, а еще страх за брата, — вот и все, что было написано на ее лице. «Она еще пригодится твоему брату. И тебе тоже». Лиса опять оказалась права. К сожалению, он не всегда ее слушается.

Лиса выскользнула из-под кустов ивы, и ее вздыбленная шерсть яснее всяких слов говорила: она знает, почему он вернулся только сейчас.

— Долгая же выдалась ночка, — сварливо заметила она. — Я уже рыб стала разглядывать, все искала похожую на тебя.

— Я ведь вернулся, верно? — отрезал он. — И она ему поможет.

Лиса только глянула на него.

— С какой такой радости?

— Откуда мне знать? Захотелось. Потому что сестрицу свою не любит. Мне все равно. Лишь бы помогла.

Недоверчиво прищурив глаза, Лиса пристально глядела на остров. Зато во взоре Клары он прочел невероятное облегчение: казалось, всю усталость с ее лица как рукой сняло.

— Когда? — только и спросила она.

— Скоро.

Лисе, той одного взгляда достаточно, чтобы понять: это далеко не вся правда. Но она промолчала. Она же носом чует: вся правда ей совсем не понравится. Ну а Клара — та слишком обрадованна, чтобы что-то заметить.

— Лиса решила, что ты вообще нас забыл. — Вилл вышел из ивняка, и в первый миг Джекоб даже испугался — не загостился ли он на острове. Нефрит на лице брата потемнел и до неразличимости сливался теперь с зеленью листвы, словно зазеркальный мир решил окончательно его заграбастать. Этот мир посеял в Вилле свои семена, как оса-наездник откладывает яйца в теле других гусениц, и теперь таращился на Джекоба золотыми глазищами, впиваясь в брата своими мощными жвалами. И все же прошлой ночью этот мир позволил Джекобу сражаться с собой тем же оружием, каким пользовался против него сам, — колдовством феи.

— Нам надо найти розу, — сказал он.

— Розу? Одну штуку? Только и всего?

Нефритовое лицо оставалось непроницаемым. Такое близкое и такое чужое.

— Да. Она растет неподалеку отсюда. — И тогда ты заснешь, братишка, а я пойду искать Темную Фею.

— Прекрати делать вид, будто ничего не случилось. — Как Вилл на него глянул! Словно только что ничего не помнил — и вдруг вспомнил все, о чем им обоим хотелось забыть.

— Почему же? Все проходит. Пройдет и это.

Лиса не спускала с него цепких глаз.

«А тебе страшно, Джекоб Бесшабашный», — говорил ее взгляд.

«Ну и что, Лиса? — хотелось возразить ей в ответ. — В конце концов, к страху-то нам не привыкать».

На сей раз они поскакали берегом озера на север. Казалось, даже время остановилось, опьяненное ароматом цветов и мишурой света в волнистой озерной ряби, и Клара впервые, пожалуй, готова была простить зазеркальному миру всю его тьму и все свои страхи. Все будет хорошо. Все-все.

Но уже вскоре Джекоб резко свернул от берега. Лошади стали утопать в зарослях ежевики и папоротника, а листва на деревьях снова пожелтела. Студеный ветер засвистел в ветвях, и, просветами между стволами, уже показалась долина, где пасутся единороги. Правда, в туманной дымке, что стелилась над высокой травой, самих животных почти не было видно. Зато здесь, под деревьями, лежали их умершие сородичи.

Скелеты были повсюду — обросшие мохом и травой, с паутиной в пустых глазницах. Должно быть, единороги приходили сюда умирать, потому что в укромной лесной полутьме умирать легче. Или в смертный час хотели быть ближе к тем, кого охраняют. Гирлянды белых вьюнков обвивали побеленные солнцем и ветром кости, словно прощальный привет, посланный феями своим рогатым стражам.