вернулась в номер 13 и легла на кровать. Ничего не хотелось. Наши ушли гулять. Я отказалась идти с ними и пролежала так около часа в тишине. Даже музыку не хотелось слушать. Потом в комнату кто-то тихо вошёл. Я думала, это Неля.

– Смотри, что я нашёл, – тихо сказал Август, присев рядом со мной. – Нет, лучше закрой глаза и дай руку.

Я послушно закрыла глаза и протянула руку. На ладонь мне упал янтарный кубик. В полупрозрачном кубике застыло крыло стрекозы. Я подскочила на кровати и принялась рассматривать сетчатое крылышко. Представила, как стрекоза упала в тягучую, цвета гречишного мёда, смолу. Влипла. Может, ей удалось вырваться? Но с одним крылом куда улетишь? Второе крыло застыло…

– Эй, а почему ей? – ворвалась в комнату Неля и капризно поджала губы.

– Потому что она понимает… Потому что ей нужно, – начал Август, поднимаясь, и замолк.

Я прижала к себе стрекозье крыло, боясь, что его отнимут.

– Ну и ладно! – легко махнула рукой Неля. – В самом деле, фигня какая-то. Это же подделка из лавки. Хотя, если просверлить в этой фигне дырку и повесить на шею, получится прикольный кулон.

Я убрала крылышко в янтаре подальше. Никаких прикольных кулонов! Это – вещь, которую я буду хранить всю жизнь. Я сказала об этом Августу.

– Так и знал, – изображая безучастие, сказал Август и улыбнулся уголком губ.

Наверное, это скука смертная – всё знать заранее.

– А где ты её взял? – спросила я на всякий случай.

– Нашёл, говорю же. Шёл по берегу моря и нашёл. Как будто специально…

Август замолчал. Наверное, он иногда придумывает что-нибудь, чтобы обмануть свою скуку.

– Не бойся, это недорогой сувенир, – вставила Неля. – Это же подделка под этот, как его…

– Инклюз, – напомнила я.

– Точно. И как ты всё запоминаешь?

– Не всё, а то, что касается меня. Инклюз – это про меня.

– А-а, – протянула Неля. – Ну, тогда тебе это и правда нужно.

Август вышел. Когда он открывал дверь, я увидела в проёме двери Сашу. Он проходил мимо, мельком глянул в комнату и тут же отвернулся.

Дверь захлопнулась. Вдруг я заметила, что наш придверный коврик страшно грязный. Да на нём же горы песка и ещё какой-то дряни. Противно!

Я вскочила, схватила коврик и выбежала в коридор. Убедилась, что Саша уже ушёл. Я долго вытряхивала коврик на крыльце. Мимо меня прошёл удивлённый Кальмар. Одобрительно кивнул. Видимо, это у него разновидность похвалы.

Я уже собиралась уходить, но увидела, как по дорожке недалеко от гостиницы бежит Саша в спортивном костюме. У него, оказывается, пробежка. За ним – ещё человек десять из его группы, нарезают круги по аллеям. А я стою, как дура, с ковриком в руках.

Вернувшись в свой номер 13, я бросила коврик на пол. Он заметно посвежел. Казалось, мне стало легче дышать.

– Отлично, вот спасибо! – похвалила меня Неля. – Хорошо, что догадалась, а то пока горничная уберётся.

Я подошла к зеркалу. Моя вишнёвая помада приобрела цвет подтаявшего тёмного шоколада. Похоже на цвет грязи. Я стёрла её рукой.

– Что с тобой такое? Ты странная в последнее время, – заметила Неля. – Может, ты…

– Я пошла в душ! – перебила её я. – Ещё не хватало от неё услышать, будто я влюбилась.

После вытряхивания коврика я сама себе казалась пыльной и неприятной. Захотелось всё с себя смыть.

Вечером мы снова пошли к мальчишкам. А что ещё делать? Но мне стало тягостно долго находиться в компании. Надоело сидеть в темноте. Надоело целоваться с Виктором и держаться за руки. Надоели губы и руки Виктора. Вечно они шершавые!

Да, мы подолгу находились на улице, всё время на ветру, возле воды. Но всё-таки… Подарить ему свою гигиеничку и крем для рук? Обидится. Я не могла сказать, что мне неприятно. Только отворачивала лицо.

Ещё мне надоело играть на гитаре, и теперь за меня играл Виктор. Он не так уж плохо играет, но если бы не орал, а пел, было бы лучше. Надоело наблюдать, как Августа обнимает Неля.

Я – стрекоза, попавшая в тягучую жидкую смолу. Вот-вот она застынет, и мне не выбраться. Я окажусь в плену навсегда. Но что мне делать? Бежать некуда. Я – инклюз. Инклюзею…

Спорный день

Последним днём на базе отдыха мы наслаждались до одурения. Обошли всю базу и сходили на море. Море – живое. Оно прощалось со мной. Стаи птиц махали мне на прощанье белопенными крыльями.

Филя то и дело попадался на глаза. Он избегал меня, но держался намного смелее. Наличие подружки вселяет в парней уверенность. Один раз Филя даже посмотрел мне прямо в глаза, чтобы убедить в своей храбрости. Но не выдержал и быстро отвёл взгляд. Не убедил… Я подмигнула его подруге. Она вытаращила глаза, но потом улыбнулась.

– Ладно, я устал. Пошли зависать в нашей комнате, – сухо сказал Август.

– Идёмте лучше в номер 13, – предложила я.

Я ещё не собрала одежду и рассчитывала, что смогу это сделать при гостях.

Вещи собрала быстро. Просто покидала их в сумку. Нелина сумка была уже собрана.

Я даже сквозь ткань представляла эти идеально аккуратные стопочки одежды.

Я играла на гитаре. Ногти слишком отросли и задевали струны. Я давно приспособилась играть с длинными ногтями. Когда только училась играть, стригла их коротко, под самый корень. На подушечках пальцев оставались вмятины: струны впивались в кожу.

Сейчас кончики пальцев затвердели, будто на них надеты невидимые напёрстки. Длинные ногти лишь иногда задевали струны с неприятным скрежетом и треском. Звук изменился: теперь это – металлические крылья злых и резких стрекоз.

Внезапно я поняла, что мне всё окончательно надоело, и отложила гитару. И демонический друг тоже надоел со своими обветренными губами. Неприятно, когда он ко мне прикасается.

Виктор ни о чём не догадывался. Погрустив какую-то долю секунды, он взялся за мою гитару и начал бренчать. На этот раз он играл ужасно. Перевирал аккорды и ноты, не пел, а выкрикивал. Бедную «Восьмиклассницу» перекрутил так, что даже в полёте невозможно так испортить. Будто самолёт попал в зону турбулентности.

Но другие будто не заметили. Все радостно подкрикивали. А зачем я старалась? Ведь им все равно. Лишь бы поорать, по-ржать, пообниматься в темноте.

Я вдруг поняла ещё кое-что… Никогда, никогда я больше не увижу Сашу с румянцем на щеках. Тоска…

Оказалось, тоска накрыла не только меня. Август смотрел в мою сторону с нескрываемой грустью. В его глазах читалось многое, слишком многое. Он сидел возле окна,