Относительно наших пленных ходили разные слухи. Якобы Верховный сказал: у нас нет военнопленных, в плену находятся только предатели... Может, и не говорил он таких слов, но железные соратники по партии, выражая его отношение к судьбе тех миллионов, бездарно брошенных под неумолимый каток войны, и запустили эту ядовитую, ненавистную байку в массы. Вот отсюда и пошло подозрение и презрение, и приобрело оно государственную мощь по той формуле, где сказано, что массы, овладевшие идеей, становятся неодолимой силой!

Охрану лагеря нес личный состав кадровой дивизии НКВД по сопровождению заключенных. Офицеры в фуражках василькового цвета – как на подбор, молодые, с румяными лицами, затянутые в портупеи. Они и их солдаты обращались с охраняемыми со скрытым презрением. Дмитрий Васильевич однажды утром видел, как начальник конвоя, молодой, одетый в хорошо пригнанную шинель, командовал строем бывших командиров и солдат, многие из которых годились ему в отцы, а он зычным голосом привыкшего повелевать безропотной массой, кричал: «В колонну по четыре становись! – и уже без нужды этим подавленным и не помышлявшим о сопротивлении, со скрытой угрозой, командирским голосом: – Предупреждаю, что самовольный выход из строя или отставание на маршруте движения будет пресекаться конвоем, вплоть до применения оружия! – и протяжно, выпевая каждое слово: – Левое плечо вперед, к выходу шагом марш!» И плохо одетое бывшее воинство шаркнуло по давней привычке левой, и, уже за лагерем, в глубине колонны чей-то неведомый, неунывающий голос с каким-то вызовом и задором вывел слова строевой песни довоенного времени: «Дальневосточная, опора прочная, краснознаменная, даешь отпор», и колонна дружно подхватила припев. Долго еще вслед за ними неслось «краснознаменная, даешь отпор» и исчезло за ближним лесом. Тогда Сазонов подумал: где, в какой армии могут петь люди, прошедшие тяжкие испытания и продолжающие терпеть явное и скрытое издевательство? Их бы накормить, одеть, ободрить теплым, задушевным словом, каждый бы из них за десятерых воевал!..

Александр Павлович, как будто читая его мысли, ответил: «Возможно, после победы у нас изменится отношение к военнопленным. Как известно, на окружение «котлов» немцы потратили много сил и средств – оставлять их в тылу было опасно. Все то, что они оттянули на себя, должно было двигать спланированный темп наступления. А каждая наша окруженная группировка замедляла авантюрный план молниеносной войны. Это уже свидетельство того, что окруженцы не поднимали рук перед немцами, отчаянно дрались, не жалея себя, как умеет только наш солдат».

Этот разговор разбередил память Лепина и он непроизвольно продолжал размышлять о германской войне, окружениях, пленных, побегах из плена и, между прочим, упомянул Лавра Георгиевича Корнилова, его побег из австрийского плена, добавив, что после плена генерала повысили в должности и он был провозглашен национальным героем, а потом был командующим фронтом и главковерхом, и пленение не было темным пятном в его биографии. Но он выступил против революции и погиб, а ведь был одаренным офицером, знал четыре языка, в том числе фарси, и был знатоком Юго-Восточной Азии!

Удивительный человек сидел перед Сазоновым: его крепко посаженная, с удлиненным лицом, чуть тронутая благородной сединой голова хранила много интересных историй о прошлых событиях, и он говорил о них, как будто и не прошло тридцати лет, словно было это вчера. И Дмитрию Васильевичу хотелось довериться этому умному человеку, высказать свое мнение, поделиться мыслями, как бы он поступил с военнопленными.

– Вы понимаете, Александр Павлович, какой опыт имеют эти командиры и солдаты. Недаром же есть пословица «За одного битого двух небитых дают»! И, самое главное, немцы их за людей не считали, – в этом они убедились на себе и это никогда не забудется. А насчет длительной проверки в фильтр-лагерях – так это я считаю излишним: разоблачить в тех условиях завербованного агента иначе как его личным признанием или полученными от немцев документальными данными невозможно. – И ободренный неподдельным вниманием Лепина к его мнению, Сазонов, не торопясь, обосновал ненужность проверки освобожденных из плена: – Как Вы думаете, Александр Павлович, чего больше всего боятся наши органы? – И, не дожидаясь ответа, сказал: – Проникновения вражеской агентуры, но для этого нужны соответствующие условия, чего не могут создать военные действия. Вот, допустим, немцы решили внедрить завербованного командира роты или комбата. Ну и что?! Для этого нужно потратить много сил и средств! Прежде всего, в этом случае поддерживать с ним двустороннюю связь. Думаю, овчинка выделки не стоит. И немцы это прекрасно понимают, и еще у них могут быть опасения, что завербованный придет с повинной, когда будет канал для «дезы» и оперативных игр. И кто кого здесь переиграет, неизвестно...

– Вы меня убедили, Дмитрий Васильевич, в ненужности проверки в фильтр-лагерях. Тогда скажите, а для чего они нужны? В ту германскую Россия обошлась без них, прошло тридцать лет, и наш народ, как говорит официальная пропаганда, стал грамотнее и сознательнее, и вдруг проверочные лагеря для бежавших из плена окруженцев... – и уже с тонким сарказмом, как бы задавая вопрос себе, он продолжил: – Было бы интересно знать, где родилась мысль о фильтрации?! – Он сделал паузу, поднялся, прошелся по кабинету и стал медленно отвечать на свой вопрос: – Можно предположить, что в верхах исключительно заняты стратегией, им недосуг заняться этими вопросами, а вот среднее звено государственного управления определяет тактические устремления, и я уверен, что именно там возникла эта идея, и там же ее облекли в материальную форму с расчетами, когда, где по месту расположения, снабжения, режима, охраны и все прочее...

Сазонов придерживался мнения, что идея жестких правил проверки военнопленных возникла в верхах. Читая бесчисленные приказы, распоряжения, ориентировки, указания по линии «Смерша», он убедился, что вся политика узды, кнута, репрессий для тыла и фронта находилась на самом верху и только в одних твердых и безжалостных руках, ее творивших. Но вслух об этом он Александру Павловичу не сказал. Потом они обсудили последние вести о завершении Корсунь-Шевченковской операции на Украине, о ликвидации окруженной группировки противника, о восемнадцати тысячах пленных, присвоении маршальского звания И.С. Коневу. И уже под конец встречи высказали свое предположение о предстоящем изменении в названии их фронта и пришли к выводу, что, скорее всего, он будет 3-м Белорусским. Кстати, это сбылось уже через два месяца, когда в апреле Восточная Белоруссия превратилась после снежной зимы в одно непроходимое болото, а их фронт получил новое название и нового командующего.

Время близилось к обеду, они попрощались, и уже на пороге Александр Павлович, вложив изрядную порцию подтекста, спросил Сазонова:

– Ну как, дружба политотдела со «Смершем» продолжается?! Я удивляюсь, откуда они находят столько времени для общения? С утра до вечера ваш заместитель сидит в политотделе у Кузакова. Может, он туда на службу перешел? Полагаю, что каждый должен заниматься своим делом, а устраивать несовместимые кооперации – это противоестественно и всегда во вред делу! – Из этого импровизированного намека было понятно, что по праву старшего и по возрасту, и по званию Лепин хочет по-дружески предупредить Сазонова о неадекватности поведения его подчиненного и одновременно беспокоится о нежелательных последствиях этого союза двух майоров. И Дмитрию Васильевичу пришлось вкратце изложить план того, как он решил занять своего заместителя.