По словам Фрэнка Хейви, директора социального учреждения в бостонском Норт-Энде, родители время от времени спрашивают у него совета на эту тему: «Я разрешаю детям играть на тротуаре после ужина. Но говорят, что детям не следует играть на улице. Значит я поступаю неправильно?» Хейви заверяет родителей, что они поступают правильно. Низкая преступность среди несовершеннолетних Норт-Энда, по его мнению, во многом объясняется прекрасным присмотром местного сообщества за детьми, играющими там, где сообщество сильнее всего, — на тротуарах.

Питая ненависть к улицам, разработчики Города-сада сочли, что увести детей с улиц и вместе с тем оставить их под присмотром можно, создавая для них внутренние анклавы посреди укрупнённых «суперкварталов». Этот подход был унаследован проектировщиками Лучезарного города-сада. Сегодня на многих больших участках, застраиваемых заново, реализуется идея замкнутого паркового анклава внутри квартала.

Порок этой системы, как видно по таким уже существующим её образчикам, как Чатам-Виллидж в Питтсбурге, Болдуин-Хиллз-Виллидж в Лос-Анджелесе и менее крупные «колонии» вокруг дворов в Нью-Йорке и Балтиморе, состоит в том, что ни один активный, предприимчивый ребёнок шести лет и старше добровольно не согласится оставаться в таком скучном месте. В большинстве своём они рвутся наружу ещё раньше. Эти укромные мирки, где царит «совместность», годятся и реально используются лишь в первые три-четыре года детской жизни, во многих отношениях самые простые для родителей. Взрослые жители этих домов даже и не хотят, чтобы дети постарше играли во внутренних дворах. В Чатам-Виллидже и Болдуин-Хиллз-Виллидже это недвусмысленно запрещено. Малыши приятны на вид и ведут себя сравнительно смирно, а старшие дети шумны и непоседливы, они больше склонны воздействовать на среду, чем позволять среде воздействовать на них. Поскольку среда изначально «совершенна», это не годится. Кроме того, как мы видим и по проектируемым, и по уже построенным жилым массивам, этот подход требует, чтобы дома были ориентированы во двор. Иначе все изящество двора пропадёт втуне и он останется без удобного надзора и доступа. На улицу, таким образом, выходят сравнительно безжизненные задние стороны зданий или, что ещё хуже, слепые стены без окон. Безопасность неспециализированных тротуаров приносится таким образом в жертву специализированной форме безопасности одной лишь группы людей на протяжении немногих лет их жизни. Когда дети вырвутся наружу, что и необходимо, и неизбежно, они окажутся обделены вниманием, как и все остальные.

Я пока что делала упор на, так сказать, отрицательной стороне детской проблемы в большом городе — на вопросе о защите. О защите ребёнка от его собственных глупостей, от взрослых злоумышленников и от других детей. Я делала на этом упор, чтобы наиболее понятным способом показать абсурдность мнения, будто игровые площадки и парки безусловно хороши для детей, а улицы безусловно нехороши.

Но оживлённый тротуар несёт в себе для играющего на нем ребёнка и положительный заряд, не менее важный, чем защита и безопасность.

Детям крупных городов необходимо разнообразие мест, где они могли бы играть и чему-то учиться. Им необходимы, помимо прочего, возможности для всяческих подвижных игр и физических упражнений — больше возможностей, чем они сегодня имеют, и легче реализуемых. В то же время им нужна некая неспециализированная «база» вне дома, чтобы играть, слоняться туда-сюда и формировать представления о мире.

Местом такой неспециализированной игры служат тротуары — и оживлённые тротуары крупных городов служат превосходно.

Когда эта игра переносится на детские площадки и в парки, не только страдает безопасность, но к тому же нерационально растрачиваются платный персонал, оборудование и пространство, которые лучше было бы использовать для увеличения числа катков, плавательных бассейнов, лодочных прудов и других разнообразных специализированных средств для занятий на свежем воздухе. Обеднённое, обобщённое игровое использование уменьшает возможности для хорошей специализированной игры и спорта.

Впустую растрачивать нормальное присутствие взрослых на оживлённом тротуаре и идеалистически полагаться вместо него на наёмных смотрителей — предел легкомыслия. Это легкомыслие не только социальное, но и экономическое, потому что крупным городам отчаянно не хватает денег и персонала на более интересные формы использования открытых пространств, чем игровые площадки, и на другие потребности детей. В частности, в городских школах сейчас, как правило, учится по тридцать-сорок детей на класс, а то и больше, включая детей со всевозможными проблемами и отклонениями, от незнания английского до серьёзных эмоциональных нарушений. В школах крупных городов необходимо чуть ли не на 50 % увеличить число учителей, уменьшив средний размер класса до цифры, позволяющей повысить качество обучения. В 1959 году в муниципальных больницах Нью-Йорка 58 % мест низшего медицинского персонала были вакантны, и во многих других городах нехватка медсестёр тоже очень остра. Библиотеки, а зачастую и музеи сокращают рабочие часы, в том числе, что примечательно, часы работы детских отделов. Не хватает денег на создание социальных учреждений, в которых остро нуждаются новые трущобы и новые жилые массивы крупных городов. Даже существующим социальным учреждениям негде взять средства на необходимые расширения и изменения своих программ — иначе говоря, на дополнительный набор сотрудников. Требования такого рода должны в приоритетном порядке удовлетворять государственные и частные благотворительные фонды, причём не на нынешнем жалком уровне, а на гораздо более высоком.

Жители крупных городов, занятые своей работой и прочими делами и большей частью не имеющие необходимой квалификации не могут добровольно исполнять обязанности учителей, медсестёр, библиотекарей, музейных смотрителей и социальных работников. Но по крайней мере они могут (и на оживлённых диверсифицированных тротуарах это происходит) присматривать за стихийно играющими детьми и при этом помогать детям вписываться в городское общество. Они делают это, не отрываясь от своих основных занятий.

Градостроители, по всей видимости, не понимают, как много взрослых нужно, чтобы воспитывать стихийно играющих детей. Не понимают они и того, что пространство и игровые приспособления сами по себе детей не воспитывают. Они могут быть полезным подспорьем, но воспитывать детей и помогать им входить в цивилизованное общество способны только люди.

Глупо строить города так, что этот естественный, непреднамеренный человеческий потенциал, пригодный для воспитания детей, не используется, из-за чего важнейшая воспитательная работа либо остаётся несделанной (с ужасными последствиями), либо делается руками наёмных служащих. Миф о том, будто игровые площадки, травка, наёмные охранники и смотрители — среда, полезная детям по самой своей сути, а улицы, полные рядовых людей, — среда, вредная для них по самой своей сути, основан на глубоком презрении к рядовым людям.

В реальной жизни только через посредство рядовых взрослых на городских тротуарах дети воспринимают (если воспринимают вообще) первый фундаментальный принцип успешной городской жизни: люди должны нести некую толику публичной ответственности друг за друга даже в случае, когда они никак друг с другом не связаны. Этому нельзя научить на словах. Этому учатся на личном опыте, когда люди, не имеющие с тобой ни родственных, ни близких дружеских связей и формально за тебя никак не отвечающие, берут на себя толику публичной ответственности за тебя. Когда слесарь мистер Лейси выбранил одного моих сыновей за то, что тот выбежал на проезжую часть, а потом рассказал о его неосторожности моему мужу, проходившему мимо слесарной мастерской, мальчик получил не только урок безопасности и послушания. Косвенно он ещё получил урок, суть которого в том, что мистер Пейси, с которым его связывает только уличное соседство, в какой-то мере ощущает за него ответственность. Мальчик, чьи крики в лифте жители дома, построенного под девизом «совместность или ничего», оставили без внимания, получил урок противоположного свойства, как и дети из жилого массива, которые лили воду на прохожих и в окна домов и никем не были остановлены, потому что это были безымянные дети на безымянной территории.