Я вспоминаю, каким было ощущение, когда я приставила нож к горлу Кардана. От панической мысли о том, какую власть он имел надо мной до понимания того, с какой легкостью можно положить конец всему этому.

– Ты поэтому убил маму?

– Свои инстинкты я отточил в бою, – вздыхает он. – Иногда они берут во мне верх и в мирное время.

Я раздумываю над его словами, пытаюсь представить, каково это – приучить себя сражаться и убивать. Снова и снова убивать. Представляю, что его сердце превратилось от этого в кусок льда, который невозможно растопить. Интересно, торчит ли уже осколок такого же льда и в моем сердце?

Какое-то время мы оба сидим молча, слушая потрескивание и шипение пламени. Затем Мадок вновь начинает говорить:

– Когда я убил твою мать – нет, твою мать и твоего отца, – я изменил тебя. Их смерть была жестокой, но она же стала огнем, который переплавил вас, девочки, всех троих. Окуни раскаленный меч в масло, и любая крохотная трещинка превратится в трещину и расколет меч. Но вас, раскалив, омыли кровью, и никто из вас не сломался, вы все только закалились. Возможно, то, что ты оборвала жизнь Локка, это скорее моя вина, а не твоя. Если тебе тяжело нести груз того, что ты сделала, отдай это бремя мне.

Я вспоминаю слова Тарин: «Ни у кого не должно быть такого детства, какое было у нас».

И все же мне хочется подбодрить Мадока, хотя я, наверное, никогда не смогу простить его. Что сказала бы сейчас Тарин? Не знаю, но было бы нечестно утешать Мадока словами, сказанными от ее лица.

– Пойду отнесу это Ориане, – говорю я, указывая на свою корзинку. Поднимаюсь с бревна, но Мадок хватает меня за руку.

– Не думай, что я забуду о твоей верности, – задумчиво смотрит он на меня снизу вверх. – Ты смогла поставить интересы семьи выше своих собственных. Когда все это закончится, назови любую награду, и я позабочусь о том, чтобы ты ее получила.

Чувствую острую боль от того, что не я больше та дочь, которой он делает подобные предложения. Я нежеланная гостья возле его костра, я не та, о ком он стал бы заботиться.

Думаю о том, что могла бы попросить Тарин для себя и для ребенка, которого она носит под сердцем. Она бы попросила безопасности, решаю я. Безопасности, которую, по мнению Мадока, он нам уже предоставил, но на самом деле никогда не мог обеспечить. И неважно, что станет обещать Мадок, – он слишком жесток, чтобы гарантировать кому бы то ни было безопасность на достаточно долгое время.

Что же касается моей безопасности, то о ней и речи быть не может. Хотя Мадок еще не раскусил и не поймал меня, я больше не выдержу этот маскарад, сил на него не осталось. И хотя я не уверена в том, что справлюсь с походом по льду, твердо решаю, что должна сегодня же ночью бежать из лагеря.

Ориана наблюдает за тем, как готовят обед для всей компании, и я стою рядом с ней. Смотрю, как варят суп из крапивы, предварительно потушив ее с картошкой, чтобы она перестала быть жгучей, и как разделывают только что подстреленных оленей, чьи туши еще дымятся на снегу. Оленьим жиром приправляют нежную свежую зелень. У каждого здесь имеется своя миска и кружка, они позвякивают у них на поясах, напоминая странные украшения. С ними бойцы подходят к полевым кухням, где в миску им накладывают еду, а в кружки наливают разведенное водой вино.

Мадок обедает со своими генералами, за едой они смеются и разговаривают. Верхушка Двора Зубов обедает в своих палатках, и еду им готовят на другом костре. Гримсен сидит в стороне от генералов, за одним столом с офицерами-рыцарями, которые с интересом слушают рассказы о его приключениях во время изгнания с Алдеркингом. Невозможно не заметить, что окружающий Гримсена народ носит на себе больше украшений, чем это обычно принято.

Полевые кухни и столы находятся на ближнем к горам краю лагеря. Вдали я вижу двух часовых у входа в пещеру, они не покидают свой пост, чтобы поесть вместе с нами. Рядом с ними бродят два ездовых оленя, роют носами снег, ища под ним съедобные корешки.

Ем свой крапивный суп, и в моей голове постепенно рождается идея. К тому времени, когда Ориана зовет меня вернуться в нашу палатку, я уже приняла решение. Украду одного оленя у тех солдат, что караулят возле пещеры. Это будет проще, чем увести лошадь из основного лагеря, и легче сбежать в случае чего. У меня до сих пор нет карты, но чтобы двигаться к югу, я и по звездам смогу достаточно хорошо ориентироваться. Хочу надеяться, что по пути мне повезет набрести на поселение смертных.

Мы с Орианой наливаем чаю, отряхиваем с себя снег. Я нетерпеливо согреваю о кружку свои замерзшие пальцы. Я не хочу, чтобы она что-то заподозрила, но мне нужно двигаться дальше. Упаковать еду и другие припасы, которые я смогу собрать.

– Ты, наверное, совсем замерзла, – говорит Ориана, внимательно изучая меня. Со своими белыми волосами и призрачно-бледной кожей она сама кажется сделанной из снега.

– Хилая, как все смертные, – улыбаюсь я. – Еще одна причина скучать по островам Эльфхейма.

– Ничего, скоро мы будем дома, – заверяет она меня. Лгать Ориана не может, поэтому ее словам следует верить. Очевидно, она уверена в том, что Мадок победит и станет Верховным королем.

Наконец Ориана, кажется, собирается ложиться спать. Быстро умываю лицо, затем сую в один карман спички, в другой – нож. Ложусь в постель и выжидаю, пока Ориана, по моим расчетам, уснет, затем для верности отсчитываю секунда за секундой еще полчаса. Потом как можно тише выбираюсь из-под своих покрывал, сую ноги в сапоги. Кидаю в дорожный мешок кусок сыра, горбушку хлеба и три сморщенных вялых яблока. Забираю найденную сегодня в лесу «сладкую смерть» и заворачиваю ее в бумажку. Затем пробираюсь к выходу из палатки, прихватив по дороге свой плащ. Снаружи вижу только одного рыцаря. Он сидит у костра и вырезает флейту из деревяшки. Киваю ему, проходя мимо.

– Миледи? – говорит он, поднимаясь.

Я окидываю его равнодушным взглядом – не пленница же я, в конце концов, а дочь Главного генерала!

– Да?

– Если ваш отец спросит, где ему вас искать, что мне ему ответить?

Вопрос задан в весьма уважительной форме, но если на него ответить неправильно, последуют другие вопросы, гораздо менее почтительные.

– Скажите ему, что я отошла в лесок. По делу, – отвечаю я. Как я и надеялась, после этого он вздрагивает, увядает и вопросов больше не задает. Я поправляю наброшенный на мои плечи плащ и следую дальше, прекрасно понимая, что чем дольше я буду отсутствовать, тем больше подозрений начнет возникать у этого ночного сторожа.

Идти до пещеры в принципе не далеко, но в темноте я то и дело спотыкаюсь, а холодный ветер с каждой секундой становится все более пронизывающим. Снизу из лагеря долетают музыка и гул голосов. Гоблины поют боевые песни о погибших в кровавых битвах товарищах, а еще бесконечные баллады о королевах, рыцарях и дураках.

Приблизившись к пещере, я вижу стоящих возле входа в нее часовых. Их трое – на одного больше, чем я ожидала. Вход в пещеру длинный, широкий, по форме похожий на улыбку. В темной глубине за входом временами что-то поблескивает, словно светится что-то спрятанное там, внутри. Два ездовых северных оленя дремлют неподалеку, свернувшись на снегу, словно светло-серые кошки. Третий олень чешет свои рога о ствол стоящего немного в стороне дерева.