– Темиров, я понимаю, что я для тебя как репей, но всё-таки придётся встать. Тааак… Смех прекратили. Метревели, что тебе? (Маринэ сидела с поднятой рукой).

Маринэ встала и всерьёз предложила спеть вместо Отара: «А давайте, я спою? Отар не в форме сегодня, упал нечаянно и об лестницу ударился лицом (о секции бокса и о другой, в которой Отар занимался вместе с находчивым педагогом по классу гитары, в группе не знал никто, кроме Маринэ. Как и о её танцах в «Легендах фламенко»). Он рот открыть не может, вот и молчит, а так бы он спел…»

Хохот стоял гомерический. Ирина Львовна смутилась, покраснела и отпустила «ударившегося лицом об лестницу» с урока на все четыре стороны. Отар кивнул благодарно и вышел из класса тяжелой походкой. Что с ним случилось, мальчик сам не свой. Маринэ, конечно, знает, но она не скажет…

С того дня она смотрела на эту «пару» другими глазами. Двое из ларца, одинаковых с лица. Два сапога пара… И дружить умеют, как никто.

Открою тебе, читатель, чужую тайну. Это секрет. Ты ведь никому не расскажешь? «Двое из ларца» никогда не считали себя парой, они просто любили друг друга – искренне, окончательно и бесповоротно, сами об этом не зная.

Музлитература

Самым нелюбимый предмет в музыкальной школе – музыкальная литература (общепринятое название: музлитература, в быту: литра, муза, музон, музак), а самый нелюбимый преподаватель – учительница музлитературы Вера Вячеславовна Коринская, красивая женщина тридцати двух лет, которая вела свои уроки настолько сухо и академично, что её переставали слушать уже через десять минут, больше не выдерживали.

А зря! Вера Вячеславовна рассказывала удивительные вещи – историю музыки, биографии композиторов, этапы их творческого становления и перипетии жизненного пути. Маринэ внимательно слушала, но через пресловутые десять минут слушать уже не могла и сидела, сложив на коленях руки и витая мыслями где-то очень далеко. Вспоминала бабушку Этери из Леселидзе, и тётю Маквалу с её близнецами.

Далекое лето

Восьмилетние Анзор и Анвар были отъявленными хулиганами и кидались разгрызенной на кусочки недозрелой хурмой. Зелёная мякоть нещадно связывала рот и сводила губы, и на языке словно непрожёванная вата (хотя кто её жевал?), зато на Маринином платье оставались тёмно-рыжие йодистые следы, которые не получалось отстирать. Бабушка Этери сердилась на двенадцатилетнюю Маринэ: «Они маленькие, глупые, а ты уже большая. Видишь – на дереве сидят, так обойди подальше. Горе ты моё, что ж теперь с платьем делать, ах, что делать, не знаю!»

Напрасно Маринэ оправдывалась и говорила, что не заметила обидчиков в густой листве (хитрые близнецы сидели тихо и ждали, когда Маринэ выйдет из дома, хурма росла у самого крыльца, и обойти её было технически невыполнимо. Маринэ наливала в таз воды, снимала платье и стирала его три раза подряд… Но на нём всё равно оставались следы.

Карательные меры к близнецам не применялись (маленькие ещё, что с них взять), но если Этери замечала торчащую из зеленой раскидистой кроны смуглую маленькую руку или босую ногу в кожаной сандалии, то резко дёргала за неё и назидательно говорила сидящему под деревом Анвару (или Анзору, их не различить): «Больно? Вот и деревцу больно. Что ж ты плодам не даёшь созреть, не жалко тебе их? Деревце их так долго растит, соком поит, на солнышке греет, чтобы к новому году угощение в доме было. А ты что делаешь?! Вот матери скажу, забудешь дорогу в мой сад» (Угощение к новому году – вяленая хурма с грецкими орехами, традиционное новогоднее блюдо).

И всё продолжалось по-прежнему. Близнецы кидались хурмой, Маринэ не могла ответить тем же (Этери запретила, и обзываться запретила тоже) и молча шла стирать платье, в двадцатый раз. Потом сидела под бабушкиной чинарой, в одних трусиках, и терпеливо ждала, пока оно высохнет: другого платья бабушка не давала, справедливо рассудив, что «так хоть одно испорчено, а так – все в пятнах будут»

Далекое лето. Продолжение

«Зачем тебе платье, близнецы голыми бегают, шорты наденут – и ходят весь день, а тебе платье подавай…Оно в пятнах всё, от хурмы, люди скажут, у Этери внучка неряха». Но Маринэ мотала головой и торопливо натягивала непросохшее платье, боясь что бабушка снимет его с веревки и больше не отдаст, с неё станется.

В двенадцать лет бегать по посёлку в шортах – выходило за пределы Марининого понятия о приличиях. Другое дело – море. На море можно не стесняться, купайся хоть голышом, никто тебе ничего не скажет. И во дворе можно ходить без платья, это даже полезно, так бабушка говорит. И гимнастику Маринэ делает налегке, предварительно вытащив из колодца ведро воды и поставив его на солнышко, а бабушка Этери шутит: «Зачем воду на солнце выставила, ты кипятком обливаться собираешься?».

Маринэ хитро улыбается: на солнце ведро нагревается, и вода уже не кажется колодезно-ледяной, а кажется вполне переносимой. Нормальной. Маринэ привыкла, и платье ей ни к чему: как водой обливаться в платье?)

В огороде она работает в шортах и широкополой соломенной шляпе, оставленной бабушке кем-то из жильцов (бабушка сдаёт на лето две комнаты с общей верандой, на две семьи, берёт с постояльцев дорого, объясняя это тем, что – должны же быть деньги в доме. Впрочем, бабушкины жильцы всем довольны, приезжают каждый год).

Шляпа Маринэ нравится, она нарядная и очень ей идёт, так сказали Анвар и Анзор. Она защищает от солнца лицо, и закрывает плечи, и приятно щекотит соломенными кончиками голую спину… Иначе бы Маринэ испеклась как баклажан: ведь солнце палит нещадно. Бабушка Этери говорит, что тело должно дышать, в Москве девочке так ходить неприлично, а здесь можно: солнышко у них жаркое, море тёплое… Леселидзе – рай на земле!

Послеполуденный отдых

После прополки огорода ноги не хотят идти, заплетаются, Маринэ усаживается на землю в тени огромной чинары и смотрит, как бабушка Этери варит из кукурузной муки мамалыгу.

– Бэбо, сакиро гарцвэули дацмарэба?

– Чэми дамхмарэ мовида! Даигалэ?

– Цотати.

– Даисвенэ, Маринэ…

(груз.: «Бабушка, тебе помочь?»

«Помощница моя пришла!»

«Ты не устала?»

«Чуть-чуть»

«Отдохни, Маринэ…»)

Этери снимает с себя завязанную узлом на поясе тонкую шаль и бережно укрывает девочку. Маринэ забирается под шаль с головой и, сладко вздохнув, мгновенно проваливается в мягкий, ласковый сон – на тёплой земле, прогретой горячим абхазским солнцем, в прохладной тени бабушкиной чинары. – Чтобы через час вскочить, ёжась от сквозящего в тени ветерка,