Перевод продвигался с трудом. Французская поэзия требовала полной самоотдачи, но сосредоточиться не получалось. Заказ от издательства поступил большой, и провалить его было немыслимо. Леонид перечитал подстрочник и остался недоволен. Плоско, грубо и некрасиво. Но, как говорил иудейский мудрец Моисей Сафир, перевод – как жена. Если красив, то неверен. Если верен – некрасив. Так и просились в текст поэтические метафоры и аналогии, навеянные сюжетом, но было боязно наврать. Поэтому здесь же, рядом с листами переведенного текста, приютился сдвинутый в сторону листок для его собственных стихов, которые выплескивались из переводчика, помимо воли, и которые жалко было терять.

Леонид устремил глаза на литую бронзовую лошадь, служившую одновременно украшением рабочего стола и подставкой для книг, закусил губу и закрыл ладонями уши – шум стоял невероятный, ибо за стеной жена укладывала дочь. Несмотря на толстые кирпичные стены их сталинской шестиэтажки в самом центре Новосибирска, из соседней комнаты громогласно раздавались полувоенные команды рассерженной Анастасии и выкрики капризничающей девочки. Леонид сжался в комок – он знал, что вскоре вспышка гнева перекинутся на него. И точно – через секунду послышался удар в стену и пронзительный вопль супруги:

– Леня! Леони-ид! Черт бы тебя подрал! Иди уже сюда!

– Да, да, иду! – вставая со стула и поддергивая сползшие под рыхлый живот спортивные штаны, откликнулся переводчик.

В подтверждение своей занятости он сгреб в охапку бумаги, выбрался из-за стола и устремился в широкий светлый коридор, где и столкнулся с разъяренной женой.

– Послушай, любовь моя, – не предвещающим ничего хорошего голосом отчеканила Настя, хватая Леонида за пуговицу на байковой рубахе и принимаясь ее откручивать, вырывая с мясом. По глазам ее было заметно, что, если бы не приличное воспитание, Настя с огромным удовольствием проделала бы то же самое с его ухом. – Я вышла из дома в семь часов утра, чтобы весь день бегать по городу, выполняя дурацкие распоряжения Петрухина. Между прочим, Петрухин пошел на повышение. Его переводят в центр на должность замминистра. Петрухин зовет меня замуж, обещает вывезти в Москву и на руках носить! Но я, как верная жена поэта, отказываю перспективному начальнику! И все ради чего? Ради того чтобы вернуться в эту пропахшую книжной пылью берлогу и заниматься еще и хозяйством! Вообще-то после трудного дня я рассчитываю на покой и отдых, но вместо этого вынуждена укладывать спать дочь, ибо тебе, любимый, именно сейчас приспичило работать. Может, ты сам позаботишься о Лоре? Ведь это я бегала по делам с бумагами, а ты весь день просидел на своей толстой заднице, ничего не делая и подбирая пустые словечки к никому не нужному тексту, за перевод которого тебе заплатят гроши!

В ее голосе было столько злобы, что Леонид почти бегом устремился в детскую, лишь бы не слышать справедливых обвинений. Все было так, Настя говорила правду. Она одна зарабатывала деньги для семьи. А в это самое время Леонид занимался переводами, но и они оплачивались скудно и крайне нерегулярно. И еще писал в стол стихи, которые никто не хотел печатать. Но это было именно то, чего желала его душа. Полет фантазии и мысли, прикосновение к высокой поэзии, без которой Леонид не видел смысла жить. Взять хотя бы перевод. Тоже ведь поэзия. Правда, не своя, но где-то очень близко.

Леонид юркнул в детскую и, трусливо оглядываясь на дверь, устремился к кроватке дочери, намереваясь при помощи сделанного за день перевода как можно скорее заставить девочку уснуть. Заодно, на слух, можно будет определить, насколько точно и изящно выполнена работа. Подобрав под себя ноги и прижав к груди куклу, дочь сидела на кровати с выражением крайнего недовольства на обиженном лице. Красная трикотажная пижамка с зайчатами плотно обтягивала ее круглое пузико.

– Маленьким девочкам давно пора спать, – сюсюкая, проговорил Леонид, гладя малышку по растрепавшимся косичкам. – И наша Лорочка спатеньки ляжет.

Бросая на отца сердитые взгляды, Лора, картавя, проговорила:

– Не хочу спать. Буду смотреть мультик про Пикачу.

– Смотри, но только одну серию.

Пока на экране прыгал желтый электрический зверек, издавая пищащие звуки, Леонид перебирал в памяти пришедшие за день рифмы. Хорошо, свежо, остро! Ведь может же, может! А если отослать стихи в московское издательство? Ведь надо же что-то делать! Под лежачий камень вода не течет. Такие стихи не могут не напечатать! Завтра же взять – и отправить! Мультфильм закончился, и Лора снова надулась.

– Ну, все, теперь в кроватку, – заулыбался Леонид, приободренный открывшимися перспективами.

– Вот куклу уложу, тогда и лягу, – капризно протянула Лора.

– Иди, укладывай, – разрешил отец, с сожалением разгоняя роящиеся в голове поэтические строфы и погружаясь в просмотр переведенных бумаг.

Девочка сползла с постели и вместе с куклой босиком прошлепала в угол детской, туда, где стояла игрушечная кровать под меховым покрывалом. Усевшись в углу на корточки, Лора проигнорировала кроватку, усадила куклу за детский пластиковый стол, накрытый розовой скатеркой, и принялась расставлять перед куклой игрушечную посуду. Оторвавшись от созерцания перевода, Леонид некоторое время наблюдал, как девочка с ложки кормит куклу, вытирая резиновое личико рукавом пижамки.

– Это так-то ты куколку спать укладываешь? – мягко пожурил отец.

Дочь вскинула на отца карие упрямые глаза, в которых сквозил стальной блеск, присущий натурам цельным, и категорично ответила, старательно повторяя материнские нотки:

– Пока Ксюша не поест, из-за стола не выйдет.

– Но ты же сказала, что только положишь Ксюшу спать, – растерянно протянул Леонид, пытаясь отстоять свою правоту, но, встретившись с непреклонным взглядом пятилетней малышки, отвел глаза и смущенно замолчал, не зная, как действовать дальше.

– Ладно, ладно, – немного посидев в тишине и обдумав ситуацию, пошел на попятную отец. – Корми свою куклу.

– А ты, папа, мне пока читай, – сурово потребовала девочка.

– Дождик, – откашлявшись, прочел заглавие Леонид, словно только и ждал этой просьбы. – Написал это прекрасное стихотворение Алоизий Бертран, а перевел твой папа. Если тебя, доченька, смутит, что в стихах нет рифмы – ты не волнуйся. Так и должно быть. Некоторые стихи хороши и без рифмы. Ну, Лора, слушай. «И вот, пока льет дождик, маленькие угольщики Шварцвальда, лежа на подстилках из душистых папоротников, слышат, как снаружи, словно волк, завывает ветер. Им жалко лань-беглянку, которую гонят все дальше и дальше фанфары грозы, и забившуюся в расщелину дуба белочку, которую пугают молнии, как пугают ее шахтерские фонари. Им жалко птичек – трясогузку, которая только собственным крылышком может накрыть свой выводок, и соловья, потому что с розы, его возлюбленной, ветер срывает лепесток за лепестком. Им жалко даже светлячка, которого капля дождика низвергает в пучины густого мха. Им жалко запоздавшего путника, повстречавшего короля Пиала и королеву Вильберту, ибо это час, когда мертвый король ведет своего парадного коня на водопой к Рейну. Но особенно жалко им ребятишек, которые, сбившись с пути, могут прельститься тропой, протоптанной шайкой грабителей, или направиться на огонек, зажженный людоедкой…»