Шура приподнялась и протянула к нему руки. И, чтобы не упасть от внезапного головокружения, он ухватился за них. Широкими зрачками он смотрел в ее блестящие, немигающие глаза и, повинуясь ее рукам, медленно опускался на край кровати.

Она заговорила, и теперь он узнал и ее голос.

— Что с вами? Не ждали?.. Рады? Нет!;. Ну, садитесь, успокойтесь... Вот здесь, рядом... А ты, розовый поросенок, подвинься... Или, нет. Вылезай совсем из кровати и одевайся... Пойди, закажи ужин... Мы будем, ужинать втроем! Правда, Евгений Николаевич, вы останетесь со мной поужинать? Ведь, никто не узнает... И я вас не задержу потом...

Шахов старался оттолкнуть ее и встать. Тогда она обвила его шею своими красивыми, голыми руками, длинными и холодными, прижалась к нему всем телом, нервным и напряженно-твердым, сухим, и стала шептать ему на ухо так, что дыхание ее щекотало и жгло его щеку.

— Останься!.. Я молю тебя, я приказываю тебе именем нашего прошлого... Именем нашей Жени, твоей дочери, именем обесчещенной тобой ее матери — заклинаю тебя... В первый и последний раз!.. Больше я тебя не побеспокою...

Шахов больше не противился. Упоминание о его ребенке, который, он знал, мог быть, должен был быть от него у Шуры, но о котором он никогда не думал, снова пришибло его, обессилило. Мысль о том, что эта женщина — мать его ребенка — может злоупотребить своим правом, — мысль о жене, о возможности скандала, огласки и как все это должно отразиться на его карьере — сковали его волю. Ледяные морщинки побежали по телу. И он, точно во сне, видел, как торопливо, конфузливо оделся приятель и слегка пошатываясь пошел заказывать ужин, чувствовал близко около себя тело Шуры и старался понять ее тайные желания.

— Что она потребует?

Она точно угадала его мысли.

— Во-первых, успокойся... не выдавай себя пред Колей. Он сильно пьян, но все же может заметить... Затем не бойся... Мне просто хотелось повидаться с тобой... Посмотреть на тебя, поговорить... Так бы ты не пришел, вот я и устроила... Мне казалось таким важным, чтобы ты знал, что у тебя, кроме известных тебе детей, существует еще и неизвестный тебе ребенок. Ее зовут, как тебя, Женя... Я еще хотела сказать тебе несколько слов о себе, о матери твоего ребенка, которая до тебя не знала мужчин, бросила для тебя все, самое дорогое, самое близкое и любила тебя одного всем своим существом, всеми мыслями и желаниями.,.

— Александра Тимоф... Шура... Я не понимаю... С Колей в номере... — он хотел высказать ей все свое удивление по поводу этой встречи, спросить, чем она занималась после того, как они расстались, хотел узнать, где она живет теперь и давно-ли сошлась с его приятелем, а вместо этого бормотал какие-то бессвязные слова. Он боялся начать снова говорить ей ты, а вы как-то не шло с языка. И безличные фразы, пугливые, прыгающие, выражали не то, что он хотел сказать, и еще больше пугали и смущали его.

— С Колей?!. Не все ли равно, — с кем?!. Чтобы быть свободной, я, после того, как ты меня бросил и у меня родилась дочь, пошла в публичный дом... Неправда-ли, как это дико, чтобы быть свободной, я сама себя закабалила?.. Так нужно было! Быть рабой всех легче, чем рабой одного... Зато наша... нет, теперь уж только моя, дочурка живет в довольстве у хороших людей в деревне. Я продаю свои ласки мужчинам и на их деньги покупаю заботливость и ласки честных, добрых людей для моей девочки... Я ее окружила комфортом, роскошью... Нет, нет!.. Не перебивай... Я у тебя не возьму ничего. Ни шантажировать, ни разжалобить я тебя не желаю... Уйдя отсюда, постарайся скорее забыть и о своей первой дочери, и о своей первой... любовнице. Никто тебе больше никогда не напомнит о них... О твоих молодых, неотразимо прекрасных, искренних, страстных ласках и клятвах... Снова забудь обо всем и ничего не бойся... Ты, ведь, не хуже и не лучше других... И я, — не исключение...

Шура сидела рядом с ним на постели, не замечая своей наготы, говорила тихо, отрывисто, видимо сдерживаясь и подыскивая более мягкие, корректные выражения. И все ее большое, прекрасно бесстыдное тело и зажатые меж коленями руки и сверкающие сухим, холодным блеском глаза, — все было неподвижно, строго, почти мертвенно-безжалостно. Только по лицу пробегали тени, в углах рта появлялась болезненная складка, тонкие, нервные, раздуваясь, вздрагивали ноздри...

Из соседней комнаты доносились голоса лакея и кандидата; перебирали различные кушанья и напитки. Оба они знали вкус Шуры и старались ей угодить.

Ужас чудовищной нелепости вливался Шахову в душу, в мозг, и он не мог освободиться от него, осмыслить то, что с ним делается... Чувство страха начинало исчезать. Ползло что-то большое, сильнейшее, уродливое...

И Шахову хотелось думать, верить, что все это лишь сон, тяжелый, кошмарный, непостижимый по своей реальности...

Вошел кандидат и стал плескаться у умывальника.

— Что, брат, не даром я тебя пригласил сюда? Ошалел? Оторваться не можешь... Только это, ах оставьте. Сегодня Шурик — мой! И я ее никому не уступлю, даже приятелю... Черт возьми, она не часто доставляет мне это удовольствие... Ты не думай. Она, хоть и живет у „маркизы“, а голыми руками ее не возьмешь.

— Ну ладно, ладно, разболтался. Твоя, твоя я... на всю ночь... Только теперь не приставай! Мне нужно с Евгением Николаевичем переговорить по делу... Кстати, помогите мне одеться... О вас говорят, как о восходящем светиле... Вот ботинки... Вы все дела выигрываете... Теперь зашнуруйте корсет... Мерси... Ай, какой вы неловкий, — сделали мне больно... Ну идите себе в ту комнату! Идите оба: мне нужно сделать свой туалет...

Кандидат, снова блаженно настроенный, обнял приятеля за талию и потащил в первую комнату, где уже раздавалось бряцание посуды.

Шахов безвольно повиновался.

———

Ужин близился к концу. На столе стояли ликеры, кофе и фрукты. Лиловые волны колыхались у потолка и струйками опускались вниз, к свету. Шура пела. Когда-то Шахов так любил эти бесхитростные, звучные народные песни. Шура пела их сильным грудным голосом, вкладывая в них то бесконечную, безысходную тоску измученной, изверившейся души, то вакхическую страсть, разгул пьяный, циничный, дерзкий, безудержный. Потом они шутили, смеялись, вспоминали забавные, детски-наивные сценки из их далекого общего прошлого.

Шахов, так неожиданно попавший в эту компанию и встретившийся с Шурою, сначала встревоженный и напуганный этой встречею, державшийся выжидательно, настороже, успокоился,